Однажды к Иисусу пришла одна женщина и молвит:
— Иисус, я тебя люблю.
Иисус отвечает:
— Я тоже тебя люблю, женщина.
А она ему и говорит:
— Иисус, ты не понял. Я не просто тебя люблю. Я люблю тебя, как женщина. Ты очень интересен мне. Твой образ мыслей очень соответствует моему образу мыслей. И они удивительным образом совпадают, как лекало и дубликат, как идея и вещь. И я вдруг увидела, что у меня никогда не было такого близкого мне по духу человека, как ты. Это нечто фантастическое, Иисус. Это похоже на сон. И я хочу познать тебя. Твое тело. Чтобы через проникновение в меня вместе с твоим семенем вошли в лоно твои мысли, которые мне необыкновенно дороги.
Иисус очень сильно смутился и сказал:
— Это так необычно, женщина. Никто никогда не говорил мне таких слов. И я не знаю.
И скромно вздохнул и потупился.
Женщина засмеялась:
— Ну, это же просто, Иисус. Я ложусь на ложе, закидываю ноги за голову, и ты входишь внутрь. И тебе и мне становится очень приятно, и по нашему общему телу растекается тепло. Ты трогаешь меня изнутри, и меня кидает в жар. Я кусаю тебя за ухо, тереблю твой сосок, ты бьешь мне пощечину, я шепчу ласковое: «милый, милый мой Иисус, ну же, ну, же…»
— Это так странно, — молвил Иисус, и густо покраснел.
— Не смущайся, Иисус, — сказала женщина. – Это совершенно естественно. Что может быть приятнее прикосновения двух чистых тел друг к другу?
— Хорошо, — ответил он,
— Я приду к тебе вечером, — сказала женщина, и чмокнула Иисуса в его пышные губы.
Иисус наготовил гренок, вычистил метлой глиняный пол в доме, отправил матушку к тёте в Игуд, уложил новые простыни, вымыл себя со всех сторон, сел на скамью, и стал ждать. Мысли его бешено скакали по всему телу между затылком и чреслами, достигая самых кончиков пальцев ног. «Боже!» — думал он, — «Я познаю женщину! Я вкушу этот чудесный, неведомый мне прежде цветок, эту волшебную субстанцию, этот райский плод. Она разведет бедра, и я вдохну это амбре, аромат, милый, ангельский, необыкновенный». Иисус так расчувствовался, что даже расплакался. Он не знал, как себя вести, и что делать, и ощущал себя ребенком во чреве матери-земли, и готов был умереть со стыда.
Наконец, отворилась дверь, и в дом его вошла женщина. Она была так прекрасна, брови её были выщипаны, а веки подведены, руки увиты браслетами, тело умащено благовониями, и спрыснуто духами, она растворила очи, и Иисус вдруг увидел, что один глаз её – серый, а второй – зелёный. Он затрепетал бешено, страстно, нелепо. Она опустила руку вниз и почувствовала, как он хочет её, и оценила его напор, его энергию, и размер его…
Иисус сидел на берегу ручья, и кидал в воду камешки. Вспоминая вчерашнюю ночь, он не мог поверить в это чудо, в то, что с ним случилось. Как волшебны были такие прикосновения и ласки, эти нежные укусы, та откровенность, с которой оба они познавали друг друга. Когда Мария, его Мария, делала вещи, о которых он и помыслить был не в силах. Какая степень доверия должна быть между людьми, какая взаимная приязнь, чтобы вот так, с первого раза, выпивать тебя целиком, всю твою суть и плоть? Он тихонько засмеялся. «Как же я люблю этот мир. Всю эту природу. Каждую травинку и ложбинку его. Облака эти. Ветер, шевелящий соль на моих губах. Песок. Воду. Каждую букашку этого чудного, милого рая! Будь же мир свидетелем на свадьбе моей любви!» Он встал, шатаясь от счастья, распахнул широко руки, закрыл глаза, и крепко прижался к облакам щекою, обнял нежно мир, и поцеловал его, и слезы радости вылились из Иисуса, чистые, как снег в отрогах гор, и потекли к ногам его, и омыли ступни, и вошли в реки, и наполнили землю влагой для новых урожаев.
На другой день отправился Иисус на рынок, и в толпе зевак праздных увидал там Марию, и подошел к ней, и коснулся кончиком пальцев платья её, нежно и трепетно. Но Мария глянула на него отчуждённо, дернулась, и отвернулась, как будто было посторонняя, и сказала другому мужчине:
— Милый. Как тебе эти сандалии? И не думаешь ли ты, что они хорошо будут смотреться на моей ноге.
И села на лавку, и сняла обувь, заголив ступню, которую только вчера целовал Иисус, от пятки – к пальцам, таким сладким, которые бы можно было съесть, если бы они продавались, как финики – вразвес, и примерила обновку.
И Иисуса бросило в пот, и закружилась голова его, как будто поймали с кражей, и он подумал, что сейчас сойдет с ума, ибо не мог понять, как случилось, и отчего его женщина с другим, и не хочет с ним говорить, и совсем здороваться? И не обидел ли он её чем-нибудь? И что всё это значит?
Мужчина купил Марии сандалии, а она поцеловала его в щеку, и они ушли, и Иисус шлялся за ними до самого дома в центре Назарета, как будто сумасшедший, и его бил озноб, будто в горячке, и он встал на углу, и приготовился ждать возлюбленную свою хоть самую вечность.
Через пять часов из дома вышел старик, который прошел к Иисусу, взял его молча за рукав, и провел внутрь, в сад, и усадил на скамью. Через минуту скользнула тень в покрывале, его Мария, и села рядом.
— Что случилось, возлюбленная моя? — спросил Иисус, и взял её за руку, за самые кончики пальцев, за самые ноготки, боясь даже прикоснуться к ним губами.
— Иисус, ты сумасшедший. Зачем ты меня трогал на улице?
— Разве нельзя?
— Нет, конечно. Пойми, я – замужем. Мой супруг – уважаемый человек, торговец кожей. У нас – хороший дом в центре Назарета, я – добропорядочная жена. Мать детей, малюток, которые любят и боготворят своего отца.
— Но ты же говорила, что любишь меня!
— Да, это так. Но ты должен понимать, Иисус, что есть чувства, а есть – жизнь. Она сложна и многообразна, милый мой Иисус. Поэтому мы должны расстаться, и больше никогда не видиться. Хорошо?
— Хорошо, — ответил Иисус.
— Прощай, — сказала она, и вернулась в дом, заперла свою комнату, легла на каменный пол, заткнула себе рот тканью, и завыла, как волчица, потерявшая только что свой выводок.
А Иисус, шатаясь, вернулся на берег ручья, и посмотрел на воду, и увидел там знаки, который указывали ему путь. И он подумал так: «Я буду любить весь этот мир, даже если он будет причинять мне боль. Я буду любить Марию, и всех других людей. Я буду любить свет и ночь, жару и холод, птиц и зверей, плоды и ягоды». И он вытер глаза свои, встал, и направился в пустыню…
