Днем основания Петербургского университета считается 8 (20) февраля. В этот день студенты традиционно гуляют, поют песни и, разумеется, выпивают. И так каждый год. Понятно, что где выпивка, там и драка. Сохранились полицейские отчеты.
Вот, например, 8 февраля 1895 года студенты устроили драку у ресторана Палкина на углу Невского и Владимирского проспектов, с местным приставом и дворниками, которых пристав вызвал на подмогу. 8 февраля 1897 года большая толпа студентов (около 500 человек) с песнями пошла на Дворцовую площадь. Тут стояла цепь городовых. Толпа эту цепь смяла. Прибежал градоначальник и пристыдил студентов. Студенты пообещали громко не петь и пошли дальше. На следующий год история повторилась, с той разницей, что градоначальника в этот раз не послушали и продолжили петь и пить.
По современным понятиям это бытовуха, за которую дают в лучшем случае общественные работы. Покажите мне студента, который не пил и не дрался в ресторане Палкина. Я сам там был, мед-пиво пил и с кем-то дрался, даже и не помню уже, с кем и из-за чего. Но в царской, консервативной, александро-николаевской России этого страшно боялись, мелких таких правонарушений. Очень уж хотелось им видеть Россию чистенькой и благопристойной.
Закрутилось привычное для царской России «кабы чего не вышло». 13 января 1899 года Боголепов (министр народного просвещения) собрал особое совещание на предмет того, что такие пьянки-гулянки надо в корне задушить. Боголепов предупредил об ответственности ректора, а Горемыкин (министр внутренних дел) поручил петербургскому градоначальнику принять меры.
В начале февраля 1899 года в стенах Петербургского университета появилось объявление, за подписью ректора Сергиевича. Объявление сводилось к тому, что 8 февраля категорически запрещается шуметь, употреблять, собираться толпами, петь «Марсельезу» на Невском проспекте, избивать несчастных дворников у ресторана Палкина и вот это всё, что было в предыдущие годы.
«Закон предусматривает такого рода беспорядки и за нарушения общественной тишины и спокойствия подвергает виновных: аресту на семь дней или денежному штрафу до 25 рублей. Если же в этих нарушениях будет участвовать целая толпа людей, которая не разойдется по требованию полиции, то упорствующие подвергаются: аресту до трех месяцев или штрафу до 300 рублей. Закон предписывает даже употребление силы для прекращения беспорядков. Последствия такого столкновения с полицией могут быть очень печальны. Виновные могут подвергнуться: аресту, лишению льгот, увольнению и исключению из университета и высылке из столицы».
Около полудня 6 февраля студенты собрались в одной аудитории по незначительному поводу: стоит ли скинуться на венок скончавшемуся накануне французскому президенту. А в 12:30 в той же аудитории должен был читать лекцию знаменитый юрист Петражицкий, и университетские инспекторы попросили студентов аудиторию покинуть.
Студенты пошли на лестницу, увидели объявление ректора и… психанули;
«объявление, при одобрительных криках и в присутствии инспектора было сорвано со стены, а витрина, в которой оно находилось, [была] разбита вдребезги». Потом «сходка большинством голосов вотировала протест против присвоения ректором университета, Сергиевичем, функций полицейской власти».
Цитирую дословно, чтобы было понятно, чем студенты были возмущены.
Не тем, что им выпить не дают, а против «присвоения функций полицейской власти». Т. е. студент среднестатистический, лекции Петражицкого посещавший, четко эти две вещи разграничивал: если выпил и подрался — это одно, за это нужно понести наказание, но государство не имеет права, по средневековому еще обычаю, вмешиваться в автономию университета и вешать подобные объявления. Была задета студенческая честь.
Объявление «выставляло студенчество… дикою толпою, с которою можно справиться лишь посредством угрозы физическою болью. Обидным казалось и то, что вечерние кутежи и буйства в день 8 февраля ставятся в вину всему студенчеству, тогда как в действительности, как то признает и само объявление, они были делом незначительного меньшинства». Бесчестие — вот что выбесило студентов. Честь не только у офицеров есть.
К часу дня 8 февраля студенты стали массово стекаться в аудиторию, где должна была быть официальная часть, т. е. почетные гости, речи, награждения отличников и прочая дребедень, но, в частности, должен был говорить ректор.
Собственно, протест, который вотировали студенты за два дня до того, состоял в том, чтобы во время его речи показательно встать и выйти из аудитории. Из почетных гостей присутствовали Витте и митрополит Антоний. И поначалу все шло без эксцессов: пели привычные для тогдашних университетов церковные песнопения, Gaudeamus, митрополит раздавал отличникам золотые медали, министр финансов хлопал и улыбался, проф. Ольденбург (не тот, который официальный историк Николая II, а его отец) читал речь. Но когда Ольденбург закончил, на кафедру вышел Сергиевич, и началось неприличное. Студенты стали шикать, кричать: «Господа, уйдемте!». Другая часть студентов, лояльная ректору, пыталась аплодировать. Короче, протест провалился, и сами студенты это позже признавали. Но вот что случилось потом.
Всё, что происходит в аудиториях, что студенты протестуют, полиция, разумеется, знала от стукачей. Студенты пошли на улицу и обнаружили, что полиция, во-первых, перекрыла Дворцовый мост, а, во-вторых, разломала невский лед, чтобы нельзя было пройти от университета в центральную часть города. Т. е. студентов выдавливали на Николаевский мост, подальше от Зимнего дворца, чтобы они не начали вдруг петь «Марсельезу». Часть пропускали по Дворцовому, небольшими группами по 5—6 человек, при этом «студенты шли мирно, а за ними по пятам следовала конно-полицейская стража… отбившихся от кучи студентов полицейские загоняли в толпу». Всадники «конвоировали их, точно арестантов».
Фактически студенты уже расходились по домам, никакого желания пить, кутить и революционерствовать у них не было. Праздник был испорчен. У Румянцевского сквера эскадрон конных городовых вдруг тронулся и начал рысью приближаться к толпе. Когда эскадрон приблизился, в него полетели снежки. По-видимому, один снежок попал кому-то из полицейских в лицо. «Не повесят же нас из за этой сволочи студентов! — скомандовал офицер. — Марш-марш!» Эскадрон пустился в карьер и врезался в толпу, опрокидывая и топча студентов и прохожих, в воздухе замелькали нагайки.
«Один старик, почтенный джентльмен, был смят лошадью, и, уже лежащий на земле, получил удар нагайкой; одна молодая женщина, уцепившаяся за решетку сквера, получила удар нагайкой от проскакавшего вблизи опричника; в сквере на снегу лежал студент, пальто которого представляло одни лохмотья, до того оно было исполосовано и разодрано».
Студентов били нагайками по лицу, разбивали головы в кровь. После побоища на снегу осталось много студенческих фуражек и галош.
Т. е. полиция явно превысила свои полномочия. Из доклада Ванновского ясно, что переусердствовал некий ротмистр Галле, во-первых, раздавший нижним чинам нагайки, которые обыкновенно брались только в ночные разъезды, а во-вторых, накануне приказавший своим подчиненным в случае чего бить, не стесняясь.
Было это около 4 часов дня. Избиение нагайками вызвало всеобщее студенческое негодование. К вечеру подробности побоища у Румянцевского сквера знала вся молодежь. На следующий день, в 10 часов, студенты повалили в университет. В 11 часов началась сходка более чем в 2 000 человек. Студенты потребовали открыть актовый зал. Перепуганная инспекция исполнила это требование. «[Сходка] вотировала единогласно (или почти единогласно) поднятием рук закрытие университета до тех пор, пока правительством не будут даны гарантии, что впредь так беззастенчиво и нагло не будут нарушаться элементарнейшие права человеческой личности». Я цитирую, опять же, дословно, чтобы вы увидели и почувствовали суть конфликта. «Элементарнейшие права человеческой личности» — это Рубикон, это свидетельство того, как сильно разошлись векторы старой России и России молодой к началу XX века. Это уже революция. Мы не ждем от правительства перемен, мы требуем гарантий. Это конец русского абсолютизма. Это требование заменить правовую модель Пуфендорфа парадигмой Петражицкого.
Я не буду дальше подробно рассказывать о студенческих волнениях. Отмечу только еще несколько ключевых, на мой взгляд, деталей.
- Во-первых, правительство и Николай II лично к требованиям студентов будут безраздельно глухи. 17 февраля академики Фаминцын и Бекетов добьются встречи с монархом и потребуют назначить комиссию для расследования произошедшего. 20 февраля царь поручит это дело Ванновскому. Вот дословно его поручение:
«Желательна возможно тщательная проверка виновности отдельных личностей» .
Царь увидит в этом, как и в случае с Ходынкой, недоразумение и поручит Ванновскому искать «стрелочника», и даже не задумается о том, что это может быть системным сбоем в работе полиции. Доклад Ванновского будет закрытым, но его «сольют» и опубликуют за границей, оппозиционным царскому правительству журналом Петра Струве «Освобождение». Ничего существенного в этом докладе не было, студенты стали еще более раздражены. Последовала царская резолюция: всем выговор, как студентам, так и полиции. Получается, что полиция, по мнению Николая, должна была быть сдержаннее, а студенты — по-христиански терпеть. Это логика не политика, а кота Леопольда, обывателя, каковым и был Николай. Но история — не мультфильм. История — это совсем другой жанр. - Во-вторых, студенческие волнения вызовут одновременно негодование и воодушевление у разночинной интеллигенции, у либеральных дворян, у всех, в принципе, оппозиционных групп.
Самое пристальное внимание уделит Толстой. Тип студенческого протеста как нельзя лучше соответствовал толстовской концепции непротивления злу насилием. 13 и 14 февраля Толстой, живший тогда в Москве, будет встречаться с эмиссаром петербургских студентов С. Н. Салтыковым. По возвращении в Петербург Салтыков будет арестован, но в марте к Толстому приедет новый делегат, П. Е. Щеголев. Студенты тоже были заинтересованы в поддержке Толстого и рассчитывали, что он напишет в их поддержку статью. Толстой такой статьи не написал, так как был занят в это время «Воскресением».
Но сохранился черновик статьи, правда, очень коряво написанный:
«Случились одновременно две вещи очень важные: систематично одуряемый и разоряемый народ дошел до полного одурения и разорения, а те самые молодые люди, которые готовятся правительством для одурения и разорения народа, отказались готовиться к этому одурению. В этом подготовлении людей тоже перейден предел обезличения, огрубения, обезнравствования этих молодых людей — их подчинили, вместо прежних академических порядков, полицейским мерам, а полицейские меры выразились в том, что в столице их избили плетьми. Они обиделись, опомнились и забастовали, т. е. решили перестать учиться в тех заведениях, в которых их обучают плетьми».
Старый и лысый Толстой опять увидит ровно все то, чего не желает видеть молодой и бородатый Николай II, — причины произошедшего в феврале 1899 года в Петербурге. Эти причины были в том, что к началу XX века Российская империя окончательно превратилась в полицейское и антинародное государство, абсолютно нежизнеспособное, не поддерживаемое ни народом, ни теми, кто подготавливался к роли элиты.
Кто виноват в случившемся 8 февраля? Явно не ротмистр Галле, и не нижние чины, вытащившие нагайку из-за голенища левого сапога. Истинный виновник — министр народного просвещения Боголепов, который повелел Сергиевичу написать злосчастное объявление и попросил Горемыкина обеспечить конную полицию. В январе 1901 года, после очередного студенческого бунта, Боголепов прикажет отдать в солдаты 183 студента Киевского университета и 27 — Петербургского. А через месяц студент П. В. Карпович убьет Боголепова. Министром просвещения станет Ванновский, который легализует студенческие общества и ослабит требования к изучению мертвых языков. «Однако эти уступки не успокоили студентов, и студенческие организации отвергли их на том основании, что они только обнажили слабость режима и не затрагивали политических требований. Ванновский не справился со студенческим движением и получил отставку».
Именно февральские события 1899 года стали спусковым крючком. Интеллигенция озлобилась на власть, начались эсеровские теракты. Власть отреагировала на это закручиванием гаек и «маленькой победоносной войной» с Японией, которая, в свою очередь, стала триггером «Кровавого воскресенья» и прочих революционных событий. Вот какая была логика событий.
Остается только один вопрос: а причем тут большевики? Большевики тут совершенно не причем. Студенты симпатизировали либералам или социалистам эсеровско-меньшевистского направления. Большевики не имеют к русской революции ровно никакого отношения, они станут реальной политической силой только в 1917 году, и их переворот будет не революцией, а наоборот, контрреволюцией.
И еще один вопрос: ежели автор с явной симпатией относится к дореволюционным студентам, отчего он недолюбливает современные протесты против власти?!
От того, что протестовать против власти в принципе нехорошо. Российская империя была глуха к каким бы то ни было изменениям времени ВООБЩЕ. Путин в этом смысле человек на порядок более либеральный, ловкий и хитрожопый, чем упертый консерватор Николай II. Современные протесты ни к чему не приведут, потому что:
народ стал пассивнее, менее пассионарным, к любым призывам выступать против власти в народе относятся с презрением.
протесты конца XIX-го — начала XX века были справедливым требованием гражданских прав, у современных же протестантов в голове убогая солянка из кружевных евротрусов, Греты Тунберг и «государства в моем мобильном». Все это называется «прекрасной Россией будущего», а на окраинах бывшего СССР (Украина, Грузия, Прибалтика) сопровождается еще чудовищным фашизмом. Поддерживать подобные идеи автор совершенно точно не будет, ибо это сектантство и антисистема. Чем скорее вы вытащите своих близких из этой секты, тем быстрее в нашей стране победят не еврофашисты (на Украине танцующие бал ровно 6 лет), а нормальная, цивилизованная демократия.
