На рубеже 50-60-х годов мы, семи-восьмиклассники Гнесинской школы, пристрастились после уроков играть в футбол. Игра происходила на площадке перед еще недавно тогда построенным Концертным залом Института имени Гнесиных, где сейчас памятник Елене Фабиановне.
Кто-то завел порядок играть маленьким теннисным мячом. Портфели, положенные на противоположных сторонах, обозначали ворота. Решили, что ворота не должны быть широкими – максимум метра полтора. Так что больше было похоже на хоккей, только без клюшек.
Интересно, что ученики других классов, как старших, так и младших, почему-то футболом не интересовались. А мы – просто не могли дождаться окончания уроков. Скорей-скорей в «футболянку» — кто-то запустил это слово, и наш футбол превратился в футболянку.
Как всегда бывает, выделилась группа предпочитающих играть в нападении, — Сережа Вихолайнен, Саша Балашов, Сережа Буров, Вова Пушечников, Олег Цицинов, Сережа Руденко. Да, а играли мы с вратарями, невзирая на неширокие ворота. Я любил стоять на воротах, мне это удавалось. Но лучшим вратарем среди нас был Женя Гинзбург. Он очень внимательно следил за перемещениями мячика, безошибочно определяя, у кого он окажется в следующую секунду, и кто ударит по воротам. И блестяще отбивал его. Просто неподражаемо! Даже сложилось мнение — на чьей стороне вратарем Гинзбург, та команда непременно выиграет. За него боролись: «Женька, давай с нами!». Непробиваемый был совершенно!
Подозреваю, что учиться Жене было не очень интересно. Он всегда был круглым отличником, но не из таких, которые изо всех сил стараются, а так, между прочим. На уроках частенько разговаривал, по разным поводам отпускал иронические комментарии. Но в теме находился неукоснительно. Учительница по химии говорит: «Гинзбург, у тебя совесть есть?». Женя: «Конечно! Однопроцентный раствор!».
Или – урок английского языка. Раздается звонок на перемену. Гинзбург с задней парты: «Lesson is over, Валентина Ефимовна!». И школу окончил так же легко, с золотой медалью.
А еще… Даже не знаю, рассказывать или нет. Женя дружил с Олегом Цициновым. Женя – маленький, а Олег – высокий. Наши бойкие на язык девочки называли их Штепсель и Тарапунька. Были такие знаменитые советские комики. Вроде Пата и Паташона.
Так вот, однажды, классе в восьмом, Женя и Олег отзывают меня в сторону. Меня тогда в школе Шуриком звали. «Шурик, хочешь выпить?». Я даже не понял, о чем речь. «В каком смысле – выпить?». Женя отвечает: «В самом прямом – вина». Я как-то замялся, а Женя так бодро мне: «Пошли, пошли, мы с Олегом уже купили». И потянул меня в свободный класс – в те времена классы не запирались. А там Олег уже достает из портфеля бутылку азербайджанского портвейна «Акстафа». Женя говорит: «Отличная вещь! Сейчас выпьем, будет кайф!».
Я знал, что напиток не из дешевых, марочный. С банальным представлением о портвейне, как о какой-нибудь бурде и отраве, он не имел ничего общего. Учитывая и то, что в те времена эта продукция была очень хорошего качества, — на уровне настоящего португальского портвейна. Они уже и стаканы заготовили — из буфета, три. Обо мне заранее позаботились, можно сказать, честь оказали. В общем, выпили, разговорились.
Кстати, у нас в классе никто не произносил «нехороших» слов. Разве изредка, по вескому поводу, лапидарно, в сердцах, и только между мальчиками. А уж при девочках – и в мыслях не могло быть. Ну вот, болтаем о всякой всячине, а Женя говорит, показывая на бутылку: «Мы с Олегом иногда выпиваем. А то скучно как-то!».
С того дня я иногда участвовал в их «алкосессиях». Только не подумайте, что это бывало часто. Может, раз в месяц-два, а то и реже. Естественно, я тоже вносил свой вклад, натурой или деньгами. Позже это, безусловно, не лучшее проявление затронуло и других. Но, уверяю, все оставалось в рамках приличий и никак не афишировалось. Только сейчас разрешил себе раскрыть тайну. А уж о том, чтобы «настучать» — никому в голову не приходило. И про другие классы, старше и моложе, ничего «такого» не знаю. Но сдается мне, что именно наш класс, с виду такой благостный, был самый лихой – «в тихом омуте черти водятся!».
У нас была учительница истории – Елизавета Стефановна Полякова. Нормальная в целом учительница. Немного скучная. Порой чувствовалось, что она в своих мыслях находилась. Ну, иногда двойки ставила, замечания делала, раздражалась. Кто двоек не ставил! А вот ее невзлюбили. Не буду называть, кто стал инициатором кампании против Елизаветы Стефановны. Но вот так, невзлюбили, и все. Я-то видел, что ее специально доводят – несчастную женщину.
Потом, размышляя об этой истории, я стал предполагать, что за этим мог кто-то стоять – среди педагогов или родителей. Не исключено, что ребят настраивали. Но эта мысль пришла ко мне гораздо позже.
А тогда атмосфера накалялась, и в один из дней в классе появилось написанное кем-то письмо «от учеников» – что ребята, мол, просят администрацию отстранить Елизавету Стефановну от работы с нашим классом. И участники «инициативной группы» стали предлагать товарищам подписать это письмо. Когда заводилы подошли ко мне, я сказал, что подписывать не буду. Тут прямо буря началась. «Предатель! Как ты можешь! Все подписывают, а ты нет. И Гинзбург — такой же, как ты, не стал подписывать! Вы оба – трусы и предатели!».
Я жутко разозлился! Говорю им: «Я не предатель и не трус! Это вы все — дураки, да еще злые! Сами Елизавету доводите не знаю до чего, совести у вас нет. И вообще, нельзя целой сворой травить одного человека, да еще вашу учительницу, женщину! Как вы этого не понимаете! Гинзбург, говорите, отказывается? И правильно. Он понимает. А вы не понимаете». Они снова: «Вы оба боитесь, потому и не хотите!». Отвечаю: «Вот уж глупость! Чего тут бояться, когда все подписывают».
Надо сказать, что инициаторов было всего-то человека четыре, они нас с Женей и клеймили. Остальные как-то примолкли. И тогда кто-то закричал: «Бойкот Корчагину и Гинзбургу!», «Бойкот, бойкот!» — раздалось еще несколько голосов. А все это время как-то поодаль присутствовала наша классная руководительница, учительница словесности Евгения Павловна Воробьева. Она отозвала меня в сторону и стала негромко говорить, что это, конечно, мое право, но что она как бы не одобряет того, что я противопоставляю себя всему классу… деликатно так сказала, смотря на меня грустными глазами. Я ответил: «Евгения Павловна, я не противопоставляю, просто ребята неправы, а что большинство — в данном случае это не имеет значения».
А шум с бойкотом еще продолжался, я еще больше разозлился и сказал, что «плевать хотел на ваш бойкот и в гробу его видел»… Прошел, может быть, час, и на очередной перемене со мной уже разговаривали Таня Тауэр, Наташа Фихтенгольц, не принимавшие участия в «схватке», потом и некоторые радикально настроенные мальчики – на самом деле мои друзья, а вскоре и все остальные. Бойкот рассыпался как карточный домик.
Спустя несколько дней Евгения Павловна позвонила моей маме и сказала в смысле, мол, Саша у вас – молодец и в таком роде. Что мама мне потом коротко пересказала, и я видел, что она довольна. Не знаю, позвонила ли Евгения Павловна с тем же маме Жени Гинзбурга, Анне Марковне. Надеюсь, что позвонила.
А письмо так ни в какую дирекцию не попало. Елизавета Стефановна продолжала с нами заниматься. Она стала чаще улыбаться, а мы – лучше себя вести и учиться. Немного поумнели, наверное.
На снимке: Евгений ГИНЗБУРГ, 1960. Фото А.Корчагина
