Есть много определений, но мы начнем с очевидного:
Коммунизм — это идея, которая не нравится капиталистам. Именно идея, а не политический строй или экономическая формация.
С экономической точки зрения большой разницы между капитализмом и коммунизмом нет, потому что и в том, и в другом случае ставка делается на индустриальное общество. Методы организации труда и на Западе, и в Советской России были одни и те же.
Советский Союз активно внедрял в жизнь положения научной организации труда Тейлора и активно сотрудничал, например, с Генри Фордом.
Поэтому, например, при чтении Айн Рэнд не оставляет настойчивое ощущение того, что ты читаешь плохой соцреалистический роман. Все те же лица, тот же фон: железная дорога, пассионарная героиня, сражающаяся с бюрократами, и всюду враги. Разницы политической тоже нет. Диктатура Уго Чавеса ничем не отличается от диктатуры Пиночета, хотя первый — ярко выраженный коммунист, а второй — сторонник капиталистических реформ.
Напрашивается вывод, что:
И коммунизм, и капитализм — это только индикаторы каких-то иных исторических процессов, своеобразная лакмусовая бумажка. Функцию такой бумажки в Средние века играла религия, а в Античности — одна из трех государственных систем: монархия, олигархия, демократия.
При этом и в феодальных государствах, и в древнегреческих полисах в содержание этих доктрин особо не вдумывались, и разделение происходило не по экономическому, а по национальному признаку. Греческие города-государства разделились на проафинские и проспартанские не потому что в одних было больше олигархов, а в других — демоса, а потому что нужно было примкнуть к тому или другому полюсу, чтобы не стать объектом атаки и тех, и других.Полис принимал сторону Афин в том случае, если враждебные им соседи или торговые конкуренты присягали Спарте, вот и вся логика.
Итак, коммунизм и капитализм — это квазирелигии, со своими «священными писаниями» («Капитал» Маркса и «Атлант расправил плечи» Айн Рэнд), своими пророками (от Че Гевары до Стива Джобса), еретиками (Троцкий и Дональд Трамп), паломничеством (Статуя Свободы или мавзолей Ленина) и проч. В конечном итоге, и та, и другая квазирелигия держатся не на разумных доводах, а на голой вере с некоторой примесью дешевого квазибогословия («при коммунизме все будет хорошо, потому что Маркс это доказал» или «я открою свое дело и стану миллионером, у Цукерберга же получилось»).
Маркс ничего не доказал. Я, признаться, всегда думал, что Маркс — выдающийся экономист. Но когда начал читать «Капитал» с карандашом в руках, то очень сильно в этом засомневался. Базовый постулат Маркса, с которого начинается вся свистопляска, звучит так:
«величина… потребительной стоимости определяется лишь количеством труда, или количеством рабочего времени, общественно необходимого для ее изготовления».
Маркс все сводит к формуле «стоимость товара эквивалентна труду абстрактного рабочего». А как же капиталовложения, инфраструктура, invention в широком смысле слова? Затраты на обучение и образование? И как оценивать труд предшествующих поколений, строивших этот завод и страну? Эту составляющую нужно приплюсовывать или вычитать? Мои предки, которые погибли в двух мировых войнах, чтобы этот завод был, их куда заносить, в капиталисты или в рабочие? Им что, тоже на могилу деньги приносить, за вклад в общее дело? Или потомкам раздавать? Но потомок может быть как рабочим, так и капиталистом.
Короче, схема Маркса механистична и антиисторична.
Маркс просто отрицает временной фактор, вот нет его, никакого longue duree, есть только чугунная болванка, обработав которую за t часов, мы получим гвоздь стоимостью n рублей. Сама же история, по Марксу, это одна сплошная классовая борьба. Но это не так! Можно подумать, древних римлян больше всего волновало восстание Спартака! Их волновало тогда, кому из трех толстяков присягнуть: Цезарю, Крассу или Помпею, и была еще оппозиция с Катоном Младшим во главе, который бегал по форуму в черной тоге и визжал, что республика в опасности, не из-за Спартака, а из-за Цезаря. Этого Спартака никто и не заметил толком. Сами восставшие рабы были в основном фракийцы и думали только об одном: на чем уплыть бы во Фракию!
Маркс сначала стал революционером, а потом уже подвел под революцию свою теорию, совершенно, повторюсь, механистическую и европоцентристскую. Когда попытались его теорию на восточном материале проверить, она посыпалась вся, как карточный домик, и Марксу пришлось выдумывать особый термин — Asiatische Produktionsweise. Когда в программировании придумывают подобные «костыли», это значит обычно, что основная программа написана очень плохо, нужно весь код переписывать, с нуля.
Марксизм надо изучать, конечно, но с религиоведческих позиций, как сейчас изучают религию Древнего Египта или Месопотамии. Здесь важны не научные открытия, которых нет, а политико-религиозные формулировки. Что-то в этих формулировках так понравилось русским, китайцам и кубинцам, что они взяли их на вооружение. И что-то не понравилось американцам, англичанам и японцам, отчего они образовали блок НАТО, который до сих пор существует, хотя никакого Советского Союза давно уже нет.
Попробуем эти религиозные тезисы дефинировать.
- Во-первых, привлекательна механистическая простота Маркса, которую я отметил. Маркс, как древние иранцы, делит мир на белое и черное, без исторической перспективы. Есть боги и есть демоны, асуры, гиганты греческой мифологии. И между ними постоянно идет борьба, «война сынов света и сынов тьмы», как сказано в кумранских рукописях, Дневного, прости господи, и Ночного Дозоров. Вспомним, что в те же годы начал работать Ницше, который ни к селу, ни к городу вспомнит Заратустру. Дуалистические идеи в те годы носились в воздухе.
- Во-вторых, в теории Маркса есть одна, безусловно, замечательная мысль, которая в дальнейшем незаметно выскользнет за рамки марксизма и станет общим местом у Сартра и Бодрийара. Это мысль о фетишизации товаров и «овеществлении» (Verdinglichung) потребителя этих товаров, человека. Т. е. капиталистический мир описан как множество маленьких идолов, истуканов, мир языческий. Наш хипстерский современник, с айфоном в одной руке и банкой кока-колы в другой, или девушка в модном купальнике и «брендовых» солнечных очках, по Марксу, обыкновенные язычники, ничем не отличающиеся от дикаря, купившего у европейца стеклянные бусы.
Бодрийар доведет этот тезис до совершенства. Когда его спросят, что такое симулякр, он выдаст блестящую дефиницию: «Симулякр — это я» (т. е. я — человек, испорченный вещами, задавленный и уничтоженный язычеством капитализма).
Марксизм и наследующий ему в этом тезисе экзистенциализм возрождают не христианские традиции, как можно было бы подумать, а главного соперника христианства — гностицизм, учение, вне всякого сомнения, антисистемное.
Гностическая концепция предполагает четкое разделение мира на материальный и «духовный».
При этом материальный мир создан как бы по ошибке. Человеческая душа хочет освободиться от материи, и поэтому нужно «пробудиться», проснуться. Эту идею у гностиков подцепят манихеи, а в законченном виде она будет оформлена в художественном фильме «Матрица». По той же причине в фильме незаметно мелькает книга Бодрийара.
Когда на экраны в ноябре 2003 года вышел третий фильм серии, «Матрица: Революция», русские коммунисты устроили акцию у кинотеатра с портретом Ленина в черных очках, справедливо утверждая, что изначально это коммунистическая идея, что братья Вачовски украли ее у марксистов.
Маркс и представить себе не мог, что Россия станет первой страной, в которой будет установлена «диктатура пролетариата». Его изначальное учение не годится для «отсталых» стран вроде России или Китая, оно подходит только «развитым» европейским странам, в которых уже есть буржуазия и пролетариат и между ними идет классовая борьба. Остальные страны, по Марксу, еще «не дозрели», у них еще Asiatische Produktionsweise. Разумом, в основе своей европоцентричным, гегельянским, Маркс был очень далек от своего учения, от тех форм, в которые в итоге превратился марксизм.
Создавая I Интернационал, Маркс менее всего думал о том, что когда-то ему будут ставить памятники в Восточной Европе или Латинской Америке. Ему нужно было содружество немецких, английских, французских, польских, на худой конец, рабочих, начитанных, крепких таких городских ребят, которые могут захватить Сент-Антуанское предместье и там отбиваться от правительственных войск (что и случилось в 1871 году). Но Парижскую комунну «запечатают», повстанцев отправят осваивать Новую Каледонию, и II Интернационал будет уже собранием унылых социал-демократов, лейбористов, которые не думают ни о какой революции, а думают только о том, как бы заставить владельцев фабрик пойти на уступки, поднять зарплаты, нормировать рабочий день и проч.
Т. е. на Западе все стало утрясаться, марксизм стал превращаться в составную часть капитализма, в некое всеобщее учение о «среднем классе»: все мы, мол, тут работаем не за идею, а за деньги, поэтому давайте не будем раскачивать лодку, а если кому-то что-то не нравится, пусть жалуется в профсоюз. Вот во что это превратилось на Западе. И это совершенно естественно, потому что на Западе была инерционная фаза этногенеза, «золотая осень», при которой люди думают о том, как не потерять накопленное. У рабочих, которые восставали в 1848-м и 1871 гг, уже были свои домики в городе небольшие, квартиры благоустроенные, жена, детки пухлощекие, а теперь-то зачем восставать? Самые мятежные их товарищи давно сгнили под Севастополем, или в джунглях Вьетнама, или, на худой конец, доживали свой век, распахивая вулканическую почву Новой Каледонии. Ну и пашите дальше! Вот логика пролетария, который уже получил всё, что хотел. Поэтому в 1880-х гг марксизм на Западе стал тихо загибаться.
Ленин скажет об этом в работе «Что делать?» так: «История всех стран [современных Ленину западноевропейских] свидетельствует, что исключительно своими собственными силами рабочий класс в состоянии выработать лишь сознание тред-юнионистское, то есть убеждение в необходимости объединяться в союзы, вести борьбу с хозяевами, добиваться от правительства издания тех или иных необходимых для рабочих законов и т. п.».
По дальнейшей мысли Ленина, ключевая роль в революции принадлежит не самому пролетариату, а радикальной партии, которая ни на какие соглашения с буржуазией не пойдет, а будет добиваться полной и окончательной диктатуры пролетариата (т. е. национализации промышленности). Такой партии не могло уже быть на «успокоившемся» Западе, она могла появиться только в незападной, более пассионарной стране.
Гнусное соглашательство буржуазии и пролетариата на Западе выразилось в том, например, что постбисмарковское правительство Лео фон Каприви в Германии установит обязательный воскресный день отдыха, запретит детский труд до 13 лет, т. е. начнет требования социалистов удовлетворять и революционную почву у них из-под ног потихоньку выбивать. А Каутский «за это» поддержит немецкое правительство в 1914 году.
А вот в России, в России все было наоборот.
