Если вдруг у вас есть много свободного времени и страсть к чтению простыней текста формата «Я ужасно скучно рассказываю о том, какой я талантливый человек», то мы дарим вам этот золотой текст. В нем вы прочитаете потрясающе скучный рассказ человека о том, как человек ушел с оплачиваемой работы, чтобы редактировать самиздат «Батенька, да вы трансформер» забесплатно и терпеть закидоны «харрасера» Егора Мостовщикова. Внутри вы найдете почти всё, что мы так любим — трагическая история о том, как человек пошел делать огромную работу, не получая за это денег, чуть не ослеп и попал в больницу, а также по пьяни загремел в ментовку, о чем твиттили его коллеги, не проявив попытки помочь ей выбраться.
Короче, показательная история. Залина и прочие успешные менеджеры будут юзать вас и получать с вас прибыль, а денег на зарплатный фонд находится не будет, потому что ну снять офис на Камергерском важнее, где-то же надо планерки проводить. Батенька, да вы наебщик!
Вы наверняка уже прочитали статью «Батенька, да вы харассер». Сегодня Ольга Бешлей опубликовала пост, в котором рассказала свою историю взаимоотношений с «Батенькой» и Егором Мостовщиковым. Присоединюсь и я. Я считаю нужным поддержать тех, кто решили высказаться. А ещё я хочу наконец-то поставить точку. Сначала я хотела отключить комментарии к этому посту, но решила, что это будет неправильно. Я высказываюсь в публичном поле и не могу запретить людям высказаться в ответ. Но вступать в дискуссии не собираюсь. Не будет очных ставок и диалогов. И пруфов не будет, скриншотов я не храню. Да, это моё слово против слова оппонентов. Это моя история. И сразу отвечая на вопрос, почему я молчала раньше: я не молчала. Просто меня почти никто не хотел слушать.
Привет, меня зовут Саша Нелюба. Мои отношения с «Батенькой» закончились в ноябре 2016 года. И я никогда и ни с кем не переживала такого травматичного разрыва, как с самиздатом. Всё началось в январе 2015 с той самой истории, которую я прислала, откликнувшись на призыв в Твиттере. Мою историю опубликовали, а потом мне пришло письмо от Егора Мостовщикова, в котором он хвалил мой текст и предлагал написать ещё один. Тема, которую он выбрал, была интересной, мне в целом нравилось молодое издание, по тем временам это действительно было что-то новое, свежее и драйвовое. Особенно на фоне моей тогдашней работы — абсолютно рутинной, с постоянными переработками и не самой здоровой атмосферой в коллективе.
Только вот беда, признавался Егор, платить за тексты им нечем, самиздат существует на голом энтузиазме.
Ну, ничего, ведь энтузиазм — моё второе имя. К тому моменту я уже несколько лет занималась волонтёрской деятельностью на постоянной основе, почему бы не вложиться бесплатно ещё и в такое хорошее начинание? Да и возможности писать интересные тексты у меня к тому моменту уже давно не было. А я любила писать тексты. Так я написала ещё один текст, потом ещё один. Каждый раз Егор рассыпался в похвалах. Это было приятно. Меня давно никто не хвалил. Огорчало только то, что после редактуры в моих текстах появлялось много ошибок и опечаток. Сначала я присылала списки правок к своим опубликованным текстам, потом стала указывать на ошибки и опечатки в других текстах на сайте. Егор каждый раз благодарил и сетовал, что тексты некому вычитывать. Вот если бы был такой человек, который… Но где же его взять, всё на голом энтузиазме. Вы ведь помните моё второе имя, да? Так я стала сначала корректором в «Батеньке», потом выпускающим редактором. Потом редактором той самой рубрики «Та самая история», с которой начался мой роман с самиздатом. А потом и редактором раздела, но это было уже много позже.
Я правила тексты по ночам, в автобусе по дороге на работу и с работы. Только ради этого я завела смартфон, раньше обходилась кнопочным телефоном. Я вычитывала тексты в обеденный перерыв, а когда текстов стало больше и начались экспедиции «Батеньки», по результатам которых выходили лонгриды, — то и в рабочее время, отворачивая монитор так, чтобы входившие в мой кабинет не видели, что у меня там мир в огне и апокалипсис вместо сводного отчёта.
Первые звоночки, что всё не так радужно, как я сама себе рисовала и как мне рисовал Егор, начались почти сразу.
Когда меня наконец-то включили в общий чат редакции, я отмотала назад и прочла о себе много неприятных вещей. На этом я хотела закончить своё участие. Егор писал мне, как ему жаль, как ему стыдно, но при этом он рад, что я увидела, какие они на самом деле и как плохо могут поступать. Теперь нет недосказанностей, этот эпизод будет всем нам уроком. Он поймёт, если я решу уйти, но ему бы очень хотелось, чтобы я осталась. Ведь я такой важный винтик в этой махине, которую мы пытаемся заставить работать, и когда-нибудь, о, когда-нибудь!.. И я осталась. Это было глупо. Но я рассуждала так: я действительно не самый приятный в общении человек. К тому же я им совсем чужая, они знают друг друга давно, вместе учились, много лет дружат, работали вместе в разных изданиях. А кто я? До этого я была редактором только в корпоративных изданиях, а потом и вовсе работала в пиаре. В общем, никто. Как-нибудь притрёмся.
Чем больше у меня становилось обязанностей в самиздате, тем чаще случались перепалки с другими участниками. Мне казалось, что мою работу выпускающего саботируют, что мне оставляют слишком мало времени на финальную вычитку текстов. Другим порой казалось, что я, наоборот, требую себе особых условий и пытаюсь отнять у них время на их работу над текстами. В общем, ничего удивительного, учитывая, что самиздат продолжал держаться на голом энтузиазме и все работали тогда, когда могли выкроить время. При этом Егор называл меня «своим карманным Геббельсом» и «личным Ежовым», отдавая мне текст очередного автора, говорил: «Разъеби, как ты умеешь». Постоянно в личке и в общем чате говорил, как он нас любит, как он нас ценит, какое важное дело мы делаем все вместе, как бы ему хотелось платить нам зарплаты и как это станет возможным, если мы ещё поднажмём.
На основной работе у меня был ненормированный график, и хотя за него немного, но доплачивали, вместе с работой в «Батеньке», которой становилось всё больше, и волонтёрством времени на сон практически не оставалось. Иногда по несколько ночей в неделю я не спала. Егор говорил мне, что он тоже совсем не спит и что все мы «отоспимся в гробу». В какой-то момент я поняла, что больше я такого графика уже не выдерживаю и нужно делать выбор. И я сделала глупый выбор. Я поговорила с Егором и Антоном Ярошем и сказала, что две полноценные работы я не тяну. Что у меня есть некоторая заначка и возможность подрабатывать на фрилансе. И я задумываюсь о том, чтобы уйти с основной работы. Но долго на заначку я, естественно, не проживу. Я спросила, что они об этом думают и какие у нас перспективы? Егор обрадовался, говорил, что это будет просто отлично, если я наконец-то смогу всё время посвящать «Батеньке». Антон сказал, что он ищет варианты и, возможно, в скором времени какие-то небольшие деньги получится раздобыть.
Так я ушла с оплачиваемой работы ради того, чтобы бесплатно работать в «Батеньке». Тогда мне казалось, что это именно то место, в котором мне нужно быть. И что я готова положить время и силы на то, чтобы это место однажды стало полноценной работой — с трудовой книжкой, зарплатой и вот это всё. Пару раз мне даже смогли выкроить гонорар — по 8000 рублей в месяц. Я воспринимала это как хороший знак. Что мы (и я) на правильном пути. Тем временем заначка таяла, а на подработки ни времени, ни сил у меня практически не оставалось. Новым участникам самиздата Егор представлял меня так:
«Это Аглая, мой личный Геббельс, и она оторвёт вам голову». «Никто не умеет так выбивать тексты, как ты», — говорил мне Егор. Стоит ли упоминать, что за тексты, которые я выбивала, авторам мы не платили? Ведь мы продолжали держаться на голом энтузиазме. «Если с самиздатом ничего не выгорит, я просто буду таскать тебя за собой по редакциям», — говорил Егор.
Правда, ни в одну редакцию он меня так и не позвал — ни в штат, ни на фриланс. Даже когда стал главным редактором «Сноба». При этом я постоянно была на взводе. Бесплатные тексты на то и бесплатные, что их либо пишут дилетанты, и тогда порой кажется, что легче сжечь, чем отредактировать, либо хорошие авторы, но сдают их, когда получится, а не когда запланировали. Одной рукой я трясла авторов, отыгрывая «карманного Геббельса», а другой рукой писали заплатки, чтобы хоть чем-то заткнуть эфир. Я возненавидела писать тексты. Больше, чем писать тексты, я ненавидела только работать над своими текстами с Егором. Сдача каждого моего текста превращалась в экзистенциальную драму с околосексуальными метафорами и выяснением личных отношений. Что касается харассмента, то тут мне нечего сказать. Да, Егор мог ни с того ни с сего сказать мне, что я «ходячий секс». Был ли в этом сексуальный подтекст — я не знаю. По крайней мере я это так не воспринимала, как минимум потому, что сама себя в этот момент ощущала не ходячим сексом, а ходячей рекламой транквилизаторов. Я плохо спала, то худела на десять килограммов, то набирала пятнадцать. Когда заначка закончилась, а самиздат всё не взлетал, я начала влезать в долги. У меня несколько серьёзных хронических заболеваний, сначала я перестала пить одни таблетки, на которые уже не хватало денег, потом другие. Егор был в курсе, я несколько раз обсуждала с ним это. Он писал, как ему больно от того, что он не может мне платить, как я ему нужна как редактор, как вот ещё чуть-чуть — и самиздат взлетит.
Однажды после очередной бессонной ночи за компьютером я практически перестала видеть одним глазом. У меня очень сильная близорукость, астигматизм и проблемы с нервом в шейном отделе. Я знала, что такое бывает от стресса и усталости. Пару раз до этого у меня возникало тёмное пятно, мешающее видеть, но быстро проходило. А в этот раз один глаз просто ослеп. Сначала я испугалась, а потом запаниковала. Я стала звонить подруге, просила её приехать и отвезти меня в больницу. Телефон разрядился и выключился. Я поставила его на зарядку и попыталась успокоиться. Подруга ехала ко мне. Компьютер перешёл в спящий режим, глаз по-прежнему не видел. Это продолжалось несколько часов. Когда я наконец-то успокоилась и зрение начало проясняться, я открыла общий рабочий чат и увидела, что Егор пишет в нём о том, как я обнаглела, исчезла, не отвечаю, а текст не выпущен, и вообще — вот это я называю работой? И вот за это я хочу, чтобы мне платили? Вместо меня ему ответил один из наших сотрудников. Он написал, что теперь ему всё понятно и, пожалуй, дальше с самиздатом не по пути. Я объяснила Егору, что произошло, и сказала, что офигела от его предъяв, особенно про деньги (напомню: 8000 рублей после многих месяцев бесплатной работы).
Егор стал писать мне, что я не должна была увидеть это сообщение, что он писал это Антону и отправил в общий чат по ошибке, что если бы он знал про глаз, то никогда бы так не сказал, а, наоборот, сам бы ко мне примчался, что ему очень жаль, что он меня очень любит, что я прекрасный незаменимый член команды, важный винтик и прочая, и прочая. Как вы уже могли заметить, я не блещу умом, да и сообразительностью не отличаюсь. Я не только осталась и продолжила работать, но ещё и просила того парня, который объявил о своём уходе, чтобы он ещё раз подумал, не рубил с плеча и остался. Ведь это недоразумение. Я ведь и правда резко пропала, не отвечала, текст не выпустила… Он ответил, что не останется и, более того, не понимает, как могу остаться я.
Вскоре у самиздата появилась настоящая редакция — в съёмной квартире на Камергерском. Да, в съёмной. За деньги. На Камергерском. Появилась ли у меня зарплата? Нет. Стали ли мы платить авторам за тексты? Нет. Много ли людей сидело в этой редакции? Как правило, один человек. Иногда два. Да, там собирались планёрки. Там записывались подкасты. Однажды я там ночевала, когда не успела в метро до закрытия. Но уже тогда у меня возникал вопрос: а что насущнее — платить людям или платить за аренду редакции? И этот вопрос не добавлял мне душевного равновесия. Забегая вперёд, скажу, что зарплату — существенно ниже рынка и в два раза меньше, чем я зарабатывала на работе, с которой ради «Батеньки» ушла, — мне стали платить только месяца за три до ухода. Потому что я всё настойчивее напоминала, что уже полгода без официальной работы и зарплаты и жить мне, в общем-то, не на что. К тому моменту команда «Батеньки» уже занималась коммерческими заказами, и мне смогли выкроить 30000 в месяц. Всё становилось хуже и хуже. По ночам я рыдала, днём я продолжала вытрясать бесплатные тексты из авторов, параллельно писать тексты, редактировать тексты, вычитывать тексты, верстать тексты, выпускать тексты, публиковать тексты в соцсетях, читать тонны присланных читателями историй и выбирать из них те, что можно было бы хотя бы переписать. И я постоянно находилась в конфликте как минимум с один членом редакции. К тому моменту я уже перестала ходить в замечательных авторах и редакторах и из незаменимого винтика превратилась в самую большую проблему самиздата, отпугивающую неофитов. Действительно, куда уж такой незначительной мелочи, как отсутствие гонораров, тягаться с таким монстром, как я.
Антон всё чаще разговаривал со мной грубо, я отвечала так же. Егор начинал делать мне замечания, что я не соблюдаю субординацию (вот уж серьёзно, чья бы корова мычала). Не могу не отметить, что Егора устраивал мой стиль коммуникации и, более того, он всячески его поощрял (напомню, «карманный Геббельс), пока не нужно было мне платить. Но как только встал вопрос зарплаты, Геббельс стал неудобным. Когда Егор и Антон разбирали со мной в чате очередную стычку, у Антона случился приступ ярости, он стал писать мне, что я крыса, что он презирает меня за крысятничество, что, если я не уймусь, он уволит меня нахрен.
К слову, однажды меня уже уволили.
После многочасового срача в чате на троих, где Антон сыпал оскорблениями, а Егор никак этого не пресекал, мне объявили: раз я не умею себя вести и уживаться в коллективе, то дальше самиздат будет двигаться без меня. Я выключила телефон и ушла в кино на три сеанса подряд. Когда через восемь часов я включила телефон, там меня ждал текст на вычитку. Я напомнила, что меня вроде как уволили (что комично, ибо официально я всё ещё была безработной — ни зарплаты, ни записи в трудовой у меня тогда не было). Мне ответили, что не уволили, а предупредили: если я не изменюсь, со мной попрощаются. Но мне дают второй шанс.
Ну, вы уже поняли, да, что было дальше? На самом деле, тогда я была ближе всего к уходу. Заверения Егора в любви ко мне, уважении и моей незаменимости к тому времени уже не вызывали во мне ничего, кроме раздражения. Тогда я уже (наконец-то) понимала, что это лицемерие и манипуляции. Но мне было до злости обидно уйти вот так ни с чем — учитывая, сколько сил, труда, времени, души, слёз и денег я вложила в этот самиздат. Я сказала: ок, я тоже даю вам второй шанс — ещё одна угроза увольнением (а это стало прямо-таки фишкой Антона в разговорах со мной) будет последней. К концу 2016 года — после года бесплатной работы в «Батеньке», полугода вообще без зарплаты и нескольких месяцев с окладом 30000 — я предсказуемо оказалась в финансовой яме. Я объявила Егору и Антону, что мне придётся устроиться куда-то ещё хотя бы на полставки, иначе я не выживу. Благо мне предложили поучаствовать в одном коммерческом проекте на постоянной основе. Я снова совмещала, снова ничего не успевала, была то в отчаянии, то в ярости и напоминала бешеного скунса.
Ощущение того, что меня беззастенчиво используют, нарастало очень медленно — больше года (слоупок, скажете вы — и будете правы). Впервые я чётко осознала, что поведение Егора по отношению ко мне абсолютно неэтично и недопустимо, когда погиб мой институтский друг. Новость о его смерти меня потрясла. После кремации я и двое моих друзей напились в говно. Это было зимой, было холодно, мы пили дешёвый коньяк на морозе на голодный желудок после бессонной ночи, отпевания в морге, поездки с гробом в катафалке и этой чудовищной процедуры прощания в крематории. Я сообщила в рабочем чате, куда я уехала, и сказала, что постараюсь подготовить текст к выпуску вечером, но не гарантирую. Возле метро меня и друзей приняли менты. Когда Егор в чате спросил, будет ли текст, я ответила, что я в РОВД пьяная и не знаю, когда выйду. Егор ответил «вау» и спросил, можно ли написать об этом в Твиттер «Батеньки». Я всё ещё была пьяной, вопрос Егора пришёлся ровно между тем, как я порыдала на плече у одного полицейского и сцепилась в драке с другим. Я ответила: «Конечно». Твиттер «Батеньки» сообщил читателям, что текста не будет, потому что корректор сидит в ментовке после поминок в крематории. Это был очень популярный твит.
В том же году погибла ещё одна моя институтская подруга, отношения с Егором и Антоном у меня к тому моменту вконец испортились, мы расходились во взглядах буквально на всё, особенно на меня и мои профессиональные навыки. Получилось так, что из всех, собирающихся на кремацию, только я одна уже знала дорогу в тот крематорий. Да-да, в тот же самый. Я сообщила, что меня не будет один день, так как я иду на похороны, текст я подготовила заранее. Все в редакции знали, что произошло и в каком подавленном я состоянии. При этом в одном чате я объясняла людям, как проехать к крематорию, а в другом нонстопом скандалила с Егором и Антоном, получая бесконечные претензии от одного и оскорбления от другого.
Через месяц после очередного срача в одиннадцать вечера в чате и криков по телефону (кричала в основном я) Антон снова пригрозил мне увольнением. Я в бешенстве позвонила Егору и сказала: «Какого хрена опять?». Егор ответил: «Brexit means brexit». Технически я уволилась сама. Добровольным ли был мой уход? Скажем так, он был вынужденным.
После я чувствовала себя как человек, который ушёл из секты. Сначала была пустота. Огромная такая дыра в душе. Больше полутора лет моя жизнь состояла из «Батеньки» чуть меньше чем полностью. А краеугольным камнем «Батеньки» был Егор Мостовщиков. И слова Егора Мостовщикова кардинально расходились с его действиями. До такой степени, что в какой-то момент я стала сомневаться не только в собственной памяти («всё было совсем не так!», «всё было наоборот», «я совсем не это сказал»), но и в адекватности собственного восприятия реальности («ты всё не так поняла», «ты переиначиваешь», «ты передёргиваешь»).
С друзьями, да и вообще людьми вне редакции, я к тому моменту почти перестала общаться. Потому что либо у меня не было на общение времени и сил, либо общение заключалось в том, что я упрашивала их написать текст для «Батеньки». Бесплатно, естественно. К жизни меня вернуло волонтёрство. Иногда мне кажется, что только оно и не дало мне свихнуться во время работы в самиздате. Только в детском доме я чувствовала себя по-настоящему нужной. В кругу коллег-волонтёров и кураторов программы я ощущала, что меня на самом деле ценят, понимают и поддерживают. После ухода из «Батеньки» я была уверена, что никогда больше не смогу работать в коллективе и никогда больше не смогу работать с текстами, не говоря уже о том, чтобы самой их писать. Потому что я человек-говно, говно-сотрудник и говно-редактор.
Два года я работала исключительно на фрилансе и выбирала проекты, максимально непохожие на «Батеньку» и максимально далёкие от него. Несколько моих подруг продолжали сотрудничать с «Батенькой», и от этого мне было ещё больнее. Самиздат оставался значимой частью их жизни. Я не только самоустранилась из тусовки, но, отгораживаясь от «Батеньки», я как будто ещё и выключала себя из жизни близких мне людей. Я пыталась устаканить свои эмоции, начать как-то сосуществовать в одном пространстве с «Батенькой», Егором и Антоном. Но после пары попыток поняла, что даже простое пересечение в онлайне вызывает во мне бурю. Особенно когда «Батенька» разросся до медиаартели, стал нанимать новых людей и платить им зарплаты и даже гонорары. В конце концов бенефициарами этого предприятия стали совсем не те люди, которые бесплатно писали тексты и бесплатно работали в «Батеньке». И я перестала себя насиловать, полностью отгородилась от любой информации о самиздате, артели, Егоре и прочих. Благо все, кого я любила, ценила и уважала, со временем оттуда ушли. И мне удавалось жить практически без упоминаний о «Батеньке» в моём инфополе. До того момента, когда десять человек подряд прислали мне ссылку на статью «Антиглянца».
Никто не заставлял меня уходить с работы ради «Батеньки». Никто не заставлял меня силой брать на себя столько функций в редакции. Даже согласие на твит про крематорий я дала добровольно (хоть и была в стельку пьяной). Я взрослый человек, который делал выбор, и я несу за него ответственность. Самое дорогое, что мы получаем в этой жизни, — это опыт. И «Батенька» — самый дорогой (во всех смыслах) мой опыт на данный момент. С накопленными за время бесплатной работы долгами я рассчитывалась два с лишним года. А проблемы со здоровьем, которых мне стоила эта работа, разгребаю до сих пор.
Два года назад в моей жизни появился фонд «СПИД.ЦЕНТР», и оказалось, что я вполне могу работать в коллективе, писать тексты и получать от этого удовольствие. Оказалось, что можно быть в хороших отношениях со своим редактором, ходить друг к другу в гости на новоселье, тусить вместе на вечеринках и корпоративах, общаться на нерабочие темы в свободное время — и при этом сохранять абсолютно рабочие отношения в рабочее. Оказалось, что можно уехать в отпуск без ноутбука, можно в десять вечера ставить телефон на авиарежим. Оказалось, что текст — это просто текст, а не доказательство преданности и не забег за одобрением. Оказалось, что можно любить свою работу, но не становиться «частью команды, частью корабля». За время, проведённое в «Батеньке», я забыла, что так можно. В прошлом году один из бывших редакторов самиздата, с которым у меня был лютый конфликт и который ушёл за пару недель до меня, позвал меня поработать на фрилансе в одном его проекте. Мы с ним встретились, и он сказал: «Если ты всё ещё меня ненавидишь и тебе тяжело со мной общаться, я придумаю, как нам работать, пересекаясь минимально». Я ответила, что не могу вспомнить, за что и почему ненавидела его. Он сказал, что тоже пытался вспомнить и не смог. Когда из наших отношений исчез «Батенька», исчез и конфликт. Теперь мы общаемся и иногда работаем вместе.
Я действительно конфликтный человек, я грубая и вспыльчивая. И все решения относительно «Батеньки» я принимала сама и добровольно. Но это не отменяет того, что поведение Егора, а под конец и Антона, было абсолютно неэтичным. Так, как выстраивали рабочие отношения Егор и Антон, этого делать нельзя. Так, как обращались со мной в «Батеньке», нельзя обращаться ни с подчинёнными (кем я по факту была), ни с «равноправными членами команды» (кем пытался нас представить Егор), ни тем более с человеком, которого «искренне любишь и ценишь», в чём Егор меня неоднократно заверял.
Сотрудников вообще не нужно любить, ни в каком смысле этого слова. Их нужно уважать. И неотъемлемая часть уважительного отношения к сотрудникам — это достойная оплата их труда. Деньгами, а не заверениями в любви и обещаниями светлого будущего.
