На годы моего детства пришлась очередная волна бандитизма и уголовщины. Детская преступность и наркомания были жутким бичом позднесоветской системы, которая громко трещала по швам. Центру не было никакого дела до провинций, где местные партэлиты уже вовсю опричничали из личных интересов. А перестроечные реформы, лишившие советских граждан не только мизерного — но все же стабильного благосостояния, — но и большинства основных продуктов, подталкивали народ к еще большей маргинализации.
17 из 20 моих одноклассников имели старших братьев, которые уже вовсю были встроены в криминальную систему – руководили бригадами, хулиганили, отстаивали дворовые территории, крышевали частную торговлю, мелко рэкетирствовали.
Лужков еще только начал раздавать в Москве первые «лицензии» на кооперативы Абрамовичу и Ходорковскому, а в далекой Сибири всех, кто от отчаянного безденежья приторговывал картошкой или яблоками с огородов, уже заклеймили «кооперативщиками», коих причисляли исключительно к «спекулянтам» — любимое слово совковой партократии в течение многих десятилетий. Именно этих «кооперативщиков», не имевших никакого отношения к горбачевским реформам, и доили школьные банды.
Те пацаны, у кого старших братьев не было, встраивались в систему за компанию с дворовыми или быстро находили иглу. Герыч был повсюду. В каждом подъезде валялись шприцы, а на лестничных площадках верхних этажей в обеденное время (пока родители на заводе или в НИИ) можно было увидеть одурманенных подростков с резиновыми жгутами на предплечьях… И это в городе-миллионнике! В городах поменьше (например, на Севере), было еще жестче (и дольше).
Первая в жизни школьная «Линейка» запомнилась мне не цветами, бантами и знакомством с учительницей, а получасовым выступлением грозных милицейских начальников, распекавших перед нарядно одетой школотой самого знаменитого в те годы ученика нашей школы. 16-летний пацан с соломенного цвета (мелированными!) волосами, каким-то чудом перешедший в выпускной класс, уже на протяжении нескольких лет возглавлял одну из самых жутких банд района. Поймать его «с поличным» у ментов не получалось, так что в «кутузку» этот юный «авторитет» попадал исключительно за любовь к традициям.
Каждый год 31 августа он с друзьями ходил… нет, не в баню — на соседствовавшую со школой недоподнятную целину: небольшое болото, на котором местные жители разбили себе мизерные огородики (у нас там тоже был свой участок, где росли помидоры, георгины и даже пара арбузов!). Так вот, на целине этой рос буйным частоколом дикий камыш, который хулиганье под командованием нашей «звезды» сжигало перед каждым учебным годом, превращая степное болото в иллюстрацию из Данте. Зачем? Вряд ли этот вопрос имеет какой-то логичный ответ. Просто время было абсолютно иррациональное.
После знакомства с классом, я в тот же день, первого сентября создал в антитезу увиденному «мейнстриму» — «хорошую бригаду». В духе гайдаровской книжки «Тимур и его команда», которую я с удовольствием перечитал перед поступлением в школу. Я тогда не знал ничего о самом Аркадии Гайдаре, о его бесчеловечных зверствах, о том, что в 15 лет будущий детский писатель руководил карательным красноармейским полком, убивая кулаков, простых крестьян и терроризируя без разбору целые регионы. В советское время его биография была тщательно вычищена пропагандой. Как и всё, что касалось истории и политики. Так что я был под впечатлением той детской романтики, идей справедливости и деятельного добра, которые писатель так здорово изобразил в книжке… Изучив среду, я уловил, что школьным бандам не хватает противовеса, и что вариантов-то практически нет: либо я, либо никто.
О своем решении я объявил на спортивной площадке, куда на большой перемене вышли все мальчишки класса. Откликнулись лишь два пролетарских пацаненка, которые из-за отсутствия братьев и проблем со здоровьем изначально воспринимались уличной шпаной изгоями; и один «интеллигент» — сын высокопоставленного партийного работника (этот мальчик в свои 7 лет никогда не улыбался, ходил с очень серьезным, задумчивым видом, обращался к папе и маме на Вы, а вся их квартира была заставлена невероятным количеством книжных шкафов, ломящихся от собраний сочинений, многотомных энциклопедий и прочих «сокровищ», о которых я тогда мог только мечтать!).
Остальные даже не стали слушать: все они сгруппировались вокруг самого высокого мальчишки, который и стал их первым предводителем. Лишь один рыжий и конопатый пацаненок, хитро прищурившись, спросил меня: «Так ты читал Гайдара?», и после положительного ответа, одобрительно улыбнувшись, кивнул головой. Он тусил с «хулиганами», но держался независимо. А со мной сдружился отдельно, звал в гости ужинать с его семьей, какое-то время мы общались, будто братья. Хитрый мальчонка впоследствии стал, конечно же, эфэсбэшником. Многие из «хулиганов» класса (чаще – их старшие братья) загремели в места не столь отдаленные еще по малолетке.
Чуть позже к моей «команде» присоединился тщедушный еврейский мальчик, сын ученых-геологов. Он был самым тихим и скромным в классе, и даже к нашей «общественной деятельности» старался отношения не иметь – просто дружил со мной, ни с кем больше не общаясь. Проучившись месяц-другой, он пропал. А когда спустя полгода ненадолго вернулся в класс с фотографиями белых медведей (родители были участниками какой-то полярной экспедиции и взяли сынишку с собой), его зауважали даже «хулиганские» главари. Но вскоре он навсегда покинет не только нашу школу, но и страну, и шпана о нем быстро забудет.
Уже первые недели учебы в первом классе показали мне всю глубину падения детской морали: мои нерадивые однокласснички регулярно обворовывали школьный гардероб, пока четверо из них не были взяты с поличным; остальные то запирались толпой в туалете, чтобы подымить сигареткой, то устраивали мордобой за школой. Совсем скоро и меня вынудили сыграть по их правилам. Узнав об очередной «операции», которую готовили эти мелкие подлецы, я публично выступил против «политики» их банды, на глазах всего школьного двора. Униженному главарю, моему однокашнику, чтобы отстоять свою честь и достоинство, пришлось «решать ситуацию». Собирай свою братву, сказал он мне, стрелка через полчаса здесь.
Два моих пролетарских приятеля итак были со мной. Они, конечно, собрались и на стрелку. Но вокруг главаря уже стояло 16 наших одноклассников, и он еще послал за остальной «братвой». Биться с тремя доходягами им было не с руки, и нас отправили за подкреплением. «Подкрепление» у нас было только одно – сын партийного шишки, интеллигентнийший из всех, кого я когда-либо знал – в таком возрасте – мальчуган. Мальчуган молча выслушал наше «предложение», сменил домашнюю рубашку на уличную, более яркую и праздничную, и поплелся за нами на школьный двор. Там нас уже ждала толпа хулиганов – ее ряды пополнили как «дворовые», так и «шестерки» из вторых классов, постарше и покрупнее.
Когда братва увидела мое «подкрепление», у многих из них пропал весь азарт. Бить толпой четверых – тогда еще это казалось не увлекательным занятием (в те годы самым «писком» считались драки стенка на стенку с цепями и арматурой, которые «практиковали» все дворы, микрорайоны и районы — каждый на своем территориальном уровне). Главарь, понимая, что теряет контроль над ситуацией, стал настаивать на том, чтобы я привел еще кого-нибудь. А когда понял, что мне больше некого звать, то, почти задыхаясь от обиды и гнева, бросил, что тогда мы разберемся тет-а-тет.
Парнишка он был чрезвычайно высокий, выше меня почти на две головы, а потому неуклюжий, так что на глазах у зевающей и откровенно насмехающейся (уже над ним) публики, я принялся изводить соперника. Порой мне удавалось так быстро передвигаться, что я умудрялся пнуть его сзади и сразу отпрыгнуть на недосягаемую дистанцию. Мы носились друг за другом вокруг качельки, стоявшей во дворе, и лицо у хулигана становилось все багровее. В конце концов, не нанеся ни единого удара, он, весь в слезах от злобы и отчаяния, остановился, махнул рукой и ушел. Братва стала разбредаться еще раньше. Моих друзей никто даже пальцем не тронул. Мне предстояло учиться в одном классе с этими бандерлогами еще долгих 5 лет, ежедневно претворяя гайдаровскую концепцию деятельного добра (как мы ее тогда понимали)…
Читайте также: Особый путь России и самобытный путь СССР. Или Путин — Сусанин, ведущий нас в никуда
