Проект Большой музей, в котором я и мои коллеги работали с сентября, заморожен. Все сотрудники редакционной части уволены одним днем, без компенсаций, так как все были оформлены как ИП и самозанятые. Команда разработки тоже находится в процессе увольнения.
В начале марта нам всем сообщили о задержке зарплаты за февраль.
По словам руководства, связано это было с тем, что деньги от учредителей пока не поступили на счет компании. Они должны были прийти перед праздниками, перед праздниками они не пришли. Должны были прийти после праздников, после праздников они тоже не пришли. Зато нас всех отстранили от работы до заседания правления фонда развития Политехнического музея. По словам руководства, фонд в конце марта должен был утвердить бюджет проекта на 2020 год. На словах сказали буквально следующее: Политех забрал деньги, которые перевело Издательство Яндекса (второй спонсор проекта), на дырку в своем бюджете, связанную со стройкой нового здания музея, деньги нужны на штукатурку. Возмущенные этим возмутительным злодеянием мы пошли сидеть по домам, наблюдать за развитием ситуации с Covid-19 и скрипеть зубами по поводу того, что нам не только не на что купить гречки, но и того, что в ситуации шатдауна всех музеев в мире мы отстранены от работы.
В работе БМ было много странного с самого первого месяца.
Дизайн первой итерации медиа площадки был сделан за адские две недели, после чего нам сообщили, что львиная доля изменений будет внесена только через пару месяцев (спойлер: нет, не была). В редакции отсутствовало малейшее подобие дисциплины – ни одна редколлегия не начиналась вовремя, заявок по темам от редакторов не было, самих редакторов ни одного полного дня не было в офисе, текстов от редакторов не было тоже, а все, что приходило – приходило либо в восемь вечера, либо требовало полного рерайта. В общем-то, тематическими редакторами работали не редакторы, а исследователи, которые должны были заниматься каждый своей областью знаний — таков был замысел «придумавшего» концепцию БМ редакционного директора. Люди, не имевшие никакого представления о том, как вообще работают СМИ, вышли с нуля делать СМИ. Это была одна из проблем, которую многие сотрудники, физически работавшие в редакции, заметили почти сразу и о которой неоднократно сообщали руководству, но получали в ответ отговорки и обещания. Ассистента редакции, которого должны были начать искать с первой установочной встречи (спойлер: а затем обещали несколько раз в месяц до самого марта), тоже не было. И корректора не было. Из восьми человек, позиции которых либо назывались «редактор», либо имели при себе слово «редакционный», только один человек обладал квалификацией для работы с текстом. Зато были обязательства сдавать 5 текстов в неделю и один спецпроект в месяц, которые фактически не распространялись на часть сотрудников, офис на Лубянке (пусть и с одним окном, под самой крышей с низкими скошенными потолками, о которые кто-нибудь регулярно бился головой), и бесконечный энтузиазм той части, которая работала на убой и ела завтраки о том, что все вот-вот нормализуется.
К концу декабря редакция выдержала: публичный конфликт, где все на разный лад выясняли, кто придумал «Большой музей», два увольнения одного и того же главного редактора и несколько внутренних конфликтов с руководством проекта. В декабре руководству потребовалось в сжатые сроки сделать серию видео, цели которых никто не понимал, и потратить огромный бюджет на сторонних подрядчиков, рекламу и просмотры. Видели когда-нибудь несколько миллионов просмотров при сотне подписчиков без лайков и комментариев? Мы видели. Как нам объяснили постфактум, это было сделано для того, чтобы закрыть абсолютно нереалистичные KPI (миллионы просмотров до конца года для проекта, запущенного в октябре), которые внезапно, в ноябре, пришли от Яндекса. От стыда всем, кроме руководства, хотелось провалиться сквозь землю, но нам пообещали, что это больше не повторится.
31 декабря всем пришло письмо о том, что с января у нас будет новый главный редактор. С Новым Годом, С Новым Счастьем!
С новым главным редактором мы проработали полтора месяца. Токса за это время не убавилось ни на каплю, но многие процессы стали напоминать редакционную работу: появляются регулярные рубрики, сетка контента расписана почти до мая, сотрудников, сдававших один материал в месяц, наконец-то увольняют, число людей, которые работают с текстами, увеличивается с одного до целых трех. Следить за тем, чтобы материалы имели прямое отношение к музейным коллекциям, а не к окологуманитарной тематике, все стали гораздо внимательнее. У нас выровнялись показатели по посещаемости и мы бодро пошли вверх. Новый главред работал без выходных, но у нас выходные появились. Неизменными оставались только: абсолютная непрозрачность всего, что происходит за пределами линейных задач, скачки KPI и постоянное вмешательство в мелкие задачи вместо решения тех, которые без руководства не решаются. Что входит в рабочие обязанности редакционного директора, уже много месяцев не было известно никому из членов редакции, результаты его работы также не были ясны. С февраля перед ним поставили задачу привлечения рекламодателей для спецпроектов: без конкретной коммерческой стратегии и опыта продаж он не добился никаких результатов в поиске спонсорских средств.
23 марта, в день, когда должны были поступить новости об утверждении бюджета проекта, ничего не произошло. Утром не произошло, днем не произошло, вечером не произошло. Мы начали кричать, что выносим это в паблик, после чего довольно оперативно получили очень странный форвард письма от уже не своего руководства, а фонда развития Политехнического музея. Письмо было очень странным, странным, очень. В частности, в нем говорилось, что руководство фонда с пониманием отнесется, если мы начнем искать работу, так как никому в данный момент они не могут гарантировать сохранение рабочих мест. Руководство фонда хотело бы с нами созвониться и объяснить свою позицию.
Во время созвона мы впервые услышали о том, что вся работа редакционной части проекта регулируется грантовыми обязательствами перед «Росмолодежью». Полученный грант был рассчитан на 2019 год, а финансирование Яндекса и фонда развития Политеха составляет лишь малую часть бюджета и не покрывает все наши траты. Об этом знало руководство, с этим связаны миллионные KPI, с этим связана вялость в принятии конкретных решений, в бардаке, в женах и сестрах, которых взяли на работу. C’est tout.
В числе того, что лично я выслушала в свой адрес за несколько часов до Нового года, была, например, особо понравившаяся мне вещь: «Есть такие горшочки, которые бурлят, бурлят, но все держат в себе, а есть такие, из которых все выплескивается. Ты второй». К моему огромному сожалению, я почти всю сознательную жизнь весь сор из избы просто ем. Ради проекта. Но проект никогда не бывает больше людей, которые в нем работают. Шесть месяцев я вижу, как люди, которые готовы сгореть ради общего дела, друг друга и Проекта, мучаются и едят этот сор вместе со мной. А последние две недели еще и сидят опущенные в бочку говна, бесконечно прокручивая в голове, что все, за что мы так горели и продолжаем гореть прямо сейчас, когда все уже кончилось, – это просто распил гранта от АП.
Я много разговариваю с разными людьми – с парнями в Коми, которые, хлопая меня по плечу, говорят, что все бабы – шалавы, ты только не обижайся. С ментами, которые шутят про денежку на праздничек, вы тока поймите правильно. С незнакомцами, которые на улице спрашивают, за сколько бы я отсосала. Но впервые в жизни я испытываю бешенство и ярость от того, что столкнулась с огромным куском слизи из рукопожатных котят, и он засосал в себя людей, которых я за эти шесть месяцев не только полюбила, но с которыми я хочу работать, а для всех, кто знает меня лично, это даже больше, чем любовь.
С конца марта с нами на прямой связи были уже сотрудники фонда Политеха, а не наше руководство. На этой неделе, благодаря их работе, все обязательства по зарплатам АНО Большой музей перед сотрудниками за февраль и за март, то есть за месяцы, уже не покрывавшиеся грантом, были полностью погашены.
