Воображаемый диалог с русским режиссером.
Режиссер. Нравы у нас зверские. Бога забыли. Люди водку пьют и друг друга доводят. Как страшно жить!
Я. Да, все так и есть. Ты прав на сто процентов.
Режиссер. Нравы у нас зверские. Бога забыли. Люди водку пьют и друг друга доводят . Как страшно жить!
Я. Это правда. Но ты ведь не жрешь? И другие такие отщепенцы есть. Один мой знакомый, например, независимый кинофестиваль организует. Другая заключенным в тюрьме помогает. Третий, живя впроголодь, диссертацию пишет. Кстати, хорошая тема: стоицизм обычных, маленьких людей в бесчеловечном обществе.
Режиссер. Нравы у нас зверские. Бога забыли. Люди водку пьют и друг друга доводят . Как страшно жить!
Я. Да, я в курсе. Но поэтому особенно интересно, как некоторые все же пытаются среди беспредела сохранять человечность.
Режиссер. Нравы у нас зверские. Бога забыли. Люди водку пьют и друг друга доводят . Как страшно жить!
Я. Слушай, скажи что-нибудь, чего я не знаю. Или у тебя органчик заело? Режиссер. Нравы у нас зверские. Бога забыли. Люди водку пьют и друг друга доводят. Как страшно жить!
Я. Достал ты, русофоб! Два с лишним часа одно и то же долдонишь. Ухожу пересмотреть фильм Куросавы «Жить». Через пару часов возвращаюсь.
Режиссер. Нравы у нас зверские. Бога забыли. Люди водку пьют и друг друга доводят. Как страшно жить! Ему приносят Золотой Глобус. Занавес.
После премьеры фильма «Левиафан» прошло уже четыре года. И хочу сказать, я по-прежнему считаю характерное для русской культуры упоение страданиями и страдальцами — делом весьма нездоровым и русофобским.
И не только потому, что оно отдает лицемерием («не переоделось ли ваше сладострастие и теперь именуется состраданием?»), но главным образом потому, что на каждого мазохиста всегда найдется… ну вы поняли, партнер с противоположными вкусами.
И вот, спустя четыре года, русское кино уже снимает не про страдальцев, а про бравых танкистов, энкаведешников и спортсменов. Причем иногда это делают те же режиссеры, которые еще недавно «ставили обществу диагноз» (так интеллигенция стыдливо именовала свою страдальцефилию).
И все это было бы по-прежнему смешно, кабы не было так грустно и предсказуемо.
