Последнее время мне попадалось немало современной европейской литературы. И она меня утомила. Утомила тем, что нередко предлагала мне познакомиться с историями жизни каких-то персонажей, в которых невозможно было обнаружить универсальное измерение.
В Советском Союзе, скажем, был популярен такой жанр как производственный роман. Если автор хорошо пишет, то это может быть вполне достойным. При этом проблемы работников завода, действительно, могут быть узнаваемы и важны для понимания определённого исторического периода. Кто-то в такой истории может даже узнать себя. Однако, она может быть лишена выхода в метафизическое пространство.
Например, Кафка — автор, в текстах которого тоже можно увидеть и сюжет, и персонажа, и личную историю, и грань эпохи. Но при этом у писателя в книгах будет и качающийся купол бесконечного. Отражение ваших индивидуальных лучшей от него даёт ощущение особого таланта. Даже в том случае, если вы можете охарактеризовать автора как чуждого себе.
В момент, когда я истосковалась по тому, что могу назвать большой литературой, мне жизнь мне подарила знакомство с «Татарской пустыней» Дино Буццати.
Если отдаться волнам текста, знаков в самом широком смысле,то есть водам культуры, то прекрасные знакомства неминуемы. Упоминание «Татарской пустыне» я нашла в книге Нассима Талеба «Чёрный лебедь». Последняя не имеет никакого отношения к литературе и не является художественной книгой. Тем не менее, один человек, о котором рассказывал Талеб, любил книгу Буццати, о которой я никогда не слышала. Мне стало интересно и я записала название.
Иногда мне что-то рекомендуют или я сама считаю, что мне стоит нечто просесть, но не добираюсь до этого книги годами. В случае же с Буццати я почему-то практически сразу же начала читать «Татарскую пустыню» и уже страниц через 10 поняла, что это любовь.
Книга итальянского автора рассказывает историю жизни военного, который в весьма молодом возрасте попадает на службу в некую отдаленную крепость. Он мечтает о подвигах, женщинах и блестящем будущем. Вместо этого попадает в место, в котором ничего особо не происходит. Кроме того, он узнает, что на крепость ни разу не нападали, потому что она находится возле пустыни и едва ли врагу придет в голову напасть в таком неудачном месте.
Главный герой «Татарской пустыни» думает, что отслужит в этом месте несколько лет, женится, переведётся в другое место и будет жить жизнью, похожей на жизни миллионов других людей. Однако, он остаётся в крепости до старости и ждёт маловероятного уникального события — нападения врага. Герой живет верой в невозможное и она заменяет ему всё остальное.
Парадокс в том, что нереальное, вроде как, событие происходит. Но происходит тогда, когда герой находится на пороге смерти. Его увозят для оказания медицинской помощи накануне главного события жизни.
Безусловно, это книга про одиночество. Особо хороша она тем, что к определённому моменту чтения становится прекрасно понятно — человек не может выбирать между «нормальной» жизнью и ожиданием в крепости. Ждать некого маловероятного особенного будущего переходя от одной бессмысленной точки настоящего к другой, это то, что делают все люди. У каждого есть своя крепость. И каждый ищет для себя нечто, предающее смысл происходящему своей потенциальностью. При этом это некий горизонт.
Совпасть с горизонтом невозможно, но к нему можно идти. Вполне вероятно, что именно по этому герой не совпадает со своим смыслообразующим событием — он не участвует в финальной битве.
Кроме того, в последней сцене, уже умирая, герой вновь находится в одиночестве. Правда, уже не только душевном, как это было в крепости, но и физическом.
Последнее что он видит — ночное небо. Временное сливается с вечным. Но только в тот момент, когда перестаёт быть временным. Остальное — движение к горизонту. С кем ты к нему будешь идти, как ты это будешь делать, более распространенным способом или менее, не отменяет сути человека.
«Татарская пустыня» — замечательная книга. Потому что вы можете прочитать ее многократно и каждый раз найдёте новый срез смысла и наверняка сможете понять что-то не только о Буццати, и даже не только о самом себе, но и о человеке как некой универсалии. Не в смысле максимальной обезличенности, но в схватывании максимальной глубины.