Нынешним августом исполнится 81 лет со дня появления печально известного приказа Ставки Верховного Главного Командования Красной Армии, обрекавшего тысячи и тысячи советских воинов на бесславную и зачастую бессмысленную гибель. Но, зная об этом документе только понаслышке, многие наши современники, уверен, с интересом прочли бы его сами, вдумываясь в его логику и лексику. Поэтому — вот он, лишь с некоторыми сокращениями:
Приказ
Ставки Верховного Главного Командования Красной Армии № 270
16 августа 1941 г.
Не только друзья признают, но и враги наши вынуждены признать, что в нашей освободительной войне с немецко — фашистскими захватчиками части Красной Армии, громадное их большинство, их командиры и комиссары ведут себя безупречно и мужественно, а порой — прямо героически. Даже те части нашей армии, которые случайно оторвались от армии и попали в окружение, сохраняют дух стойкости и мужества, не сдаются в плен, стараются нанести врагу побольше вреда и выходят из окружения…
Но мы не можем скрыть и того, что за последнее время имели место несколько позорных фактов сдачи в плен врагу. Отдельные генералы подали плохой пример нашим войскам.
Командующий 28 армии генерал-лейтенант Качалов, находясь вместе со штабом группы войск в окружении, проявил трусость и сдался в плен немецким фашистам. Штаб группы Качалова из окружения вышел, пробились из окружения части группы Качалова, а генерал-лейтенант Качалов предпочел сдаться в плен, предпочел дезертировать к врагу…
Приказываю:
- Командиров и политработников, во время боя срывающих с себя знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу — считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших свою Родину дезертиров. Обязать всех вышестоящих командиров и комиссаров расстреливать на месте подобных дезертиров из начсостава.
- Обязать каждого военнослужащего, независимо от его служебного положения, потребовать от вышестоящего начальника, если часть его находится в окружении, драться до последней возможности, чтобы пробиться к своим, и если такой начальник или часть красноармейцев вместо организации отпора врагу предпочтут сдаться ему в плен, уничтожить их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишить государственного пособия и помощи.
- Приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях, эскадрильях, командах и штабах.
Ставка Верховного Главного Командования Красной Армии: Председатель Государственного Комитета Обороны И. СТАЛИН
Зам. председателя Государственного Комитета Обороны B. МОЛОТОВ
Маршал Советского Союза С. БУДЕННЫЙ
Маршал Советского Союза К. ВОРОШИЛОВ
Маршал Советского Союза Т. ТИМОШЕНКО
Маршал Советского Союза Б. ШАПОШНИКОВ
Генерал армии Г. ЖУКОВ
Основные, принципиальные оценки этому акту уже даны. Правда как о первых днях и месяцах Великой Отечественной войны, так и о ее близкой и отдаленной предыстории стала пробиваться к людям не сегодня. Поставив своей непродуман ной, а порой и просто авантюристической политикой Красную Армию в тяжелейшие условия, тогдашнее руководство прибегло перед лицом надвигающейся катастрофы к испытанному средству — переложило ответственность за поражение на солдат и офицеров, а в качестве цементирующего фронт материала использовало живой страх человека за судьбу близких. Командир не ждал нападения? Не обучен управлять подчиненными? Лишен связи и других средств? Рядовой не обстрелян, безоружен? Так пусть же погибнут ради спасения своих семей.
Сказалось ли такое решение на положении дел? Нет. И в августе, и в сентябре фронт неумолимо пятился на восток. Потребовались смена высшего руководства, реорганизация управления и снабжения войск, новые и новые резервы, чтобы бойцы не просто стояли насмерть, но боролись умнее, эффективнее врага. А вот жертв ненужных с выходом приказа от 16 августа, надо полагать, прибавилось. Люди не сдавались, даже исчерпав «последнюю возможность». Хотя их семьям от этого не становилось легче: клеймо пропавшего без вести было ничем не краше клейма злостного дезертира.
Но критическое положение на фронте было только поводом для принятия рокового решения. Возможность его появления была нравственно подготовлена еще до начала войны: политикой обесценивания личности, тем, что в стране старались не вспоминать о том, как относились к военнопленным раньше — до революции и в первые годы Советской власти. К слову, нечасто об этом говорят и сегодня, и потому так живуч в общественном сознании стереотип: плен — это измена, а значит — неискупаемая вина, позор. Но ведь это не так, вернее,не совсем так.
Плен — это прежде всего человеческое горе, беда. Беда, которую человек связывает с собственным бессилием, неловкостью, неудачливостью и которая как раз поэтому представляется ему посягательством на его честь и достоинство, то есть позорной.
И такое отношение человека к этой своей беде представляется вполне естественным и единственно правильным, ибо оно нравственно. Как ощущение бесчестия, которое всю жизнь преследует девушку, испытавшую горечь и муку насилия. «О, дайте, дайте мне свободу! Я свой позор сумею искупить…» — взывает плененный князь, и мы верим в искренность его оценки своего положения.
Но, признавая, что иной эта оценка и не может быть, мы, избежавшие той участи, не можем, не должны усугублять трагедию личности, не можем, не должны вторить ей: «Позор!» Для нас, не прошедших это испытание, уместней поддержать человека в беде, помочь ему преодолеть душевную муку, и только такое отношение к пленному будет для нас человечным, нравственным. А значит, и закон, который регулирует наше отношение к согражданам, оказавшимся в беде, должен быть соответствующим.
И такими были российские законы, посвященные этой непростой проблеме. Таким было и общественное мнение в отношении воинов, возвращавшихся из плена. Их встречали с милостью и добросердечием. И удивительно ли, что революция, совершенная от имени народа, вроде бы не помышляла изменить эту традицию.
Передо мной — постановление Совета Народных Комиссаров от 16 ноября 1918 года о денежном довольствии военнопленных и их семейств: «Все военнопленные, за исключением лиц, упомянутых в статье 9 Женевской Конвенции 1916 года, имеют право на получение нижеследующего довольствия со дня последнего довольствия на службе по день возвращения…» И далее указано, из каких именно окладов начисляется довольствие за все время пребывания в плену. Впрочем, исходя из тяжелого положения страны, было установлено, что общая сумма, подлежащая выдаче, не должна превышать 1500 рублей и требуется особая процедура, чтобы получить сверх положенного. Что же касается семейств военнопленных, то им до возвращения главы семьи причиталась половина ежемесячного оклада плюс паек по установленным нормам. На реализацию данного постановления Совнарком отпускал комиссариату по военным делам 472 миллиона рублей: пленных-то и в ту войну было немало.
Вот такой юридический акт, подписанный, кстати, В. Ульяновым (Лениным). Его просто немыслимо сопоставить с представленным выше приказом. Как же низко мы пали! Вернее, как низко нас опустили.
Правда, иные подходы к решению проблемы проявлялись уже тогда, в начале гражданской. Опережая постановление СНК, комиссариат по военным делам (Э. Склянский и М. Кедров) приказом от 1 марта 1918 года запретил выдачу бежавшим из плена жалованья за время, проведенное в плену, равно как и пособий за доставленные особо ценные сведения о противнике, что также предусматривалось российским законодательством. Но любопытная деталь: и этот документ не низводил пленного до положения предателя, предлагая все-таки выплачивать ему единовременное пособие в 25 рублей. Знать, общество, да и сами руководители не были еще готовы к полному отходу от устоявшихся моральных ценностей.
Но прецедент ограничения прав личности не остался незамеченным. Уже в августе 1920 года и центральная власть пошла подсказанным путем. Постановление СНК от 5 августа ограничивало выплату вернувшимся из плена военнослужащим Красной Армии и Флота «пособием в размере трехкратной наименьшей тарифной ставки» независимо от занимаемой должности и времени пребывания в плену. Одновременно в постановлении появилось понятие, которое и питает до сих пор живительной силой стереотип «плен — измена». Названное пособие предлагалось не выдавать «сдавшимся в плен добровольно или добровольно исполнявшим у неприятеля работы, относившиеся к военным действиям». Добровольно… Но ведь и сегодняшняя юридическая наука не ответит, что это такое. Имея в виду, что и тогда, и сейчас было и есть понятие «перебежчик». Думаю, что именно от этого ловкого термина ведет отсчет единственное алиби для советского военнопленного: в плен попал в бессознательном состоянии. В ином случае, как не крути, но если не убит, то сдался добровольно.
А «революционная» мысль чинов из военного ведомства продолжала бежать, что называется, впереди паровоза. Словно предвидя позднейшие предписания власти, здесь сотворили Инструкцию о порядке удовлетворения денежными пособиями возвратившихся из плена военнослужащих Красной Армии и Флота, которую стоит привести почти полностью:
«Все возвратившиеся из плена… передаются через особые отделы РВС фронтов, армий особым комиссиям при Главном управлении принудительных работ НКВД и его местных органов порядком, указанным в приказе РВСР № 774 сего года, на предмет обследования их в отношении морально-политической благонадежности. Упомянутые в предыдущем пункте особые комиссии… по обследовании поступивших в их распоряжение военнопленных выдают тем из них, лояльность коих в достаточной степени будет выяснена, особые удостоверения, содержащие в себе следующие данные: имя, отчество и фамилия, место рождения, место службы до пленения, с какого по какое время находился в плену; кроме того, в удостоверении должно быть указано, что военнопленный попал в плен не добровольно и за время пребывания в плену не исполнял у неприятеля обязанностей, относящихся к военным действиям, а посему имеет право на получение единовременного пособия, предусмотренного декретом СНК от 5 августа сего года…»
Инструкция о порядке удовлетворения денежными пособиями возвратившихся из плена военнослужащих Красной Армии и Флота
Как видим, тенденция к отказу от прежних правовых установок и нравственных норм налицо. Если же присовокупить, что в мае 1919 года было принято постановление ВЦИК об организации лагерей принудительных работ (рассчитанные не менее, чем на 300 человек, они должны были быть открыты во всех губернских городах), а упомянутое уже августовское постановление СНК предписывало решать судьбу военнопленных, сдавшихся в плен «добровольно», судебным порядком и содержать их под стражей или в тех самых концентрационных лагерях, то решение Ставки ВГК от августа 1941 года и вовсе не покажется неожиданным. К этому, по сути, все и шло.
Приказ № 270 был признан утратившим силу только в 1957 году. До этого должен был состояться XX съезд КПСС и появиться постановление Совета Министров СССР от 29 июня 1956 года «Об устранении последствий грубых нарушений законности в отношении бывших военнопленных и членов их семей». Правда, и в этом постановлении сохранилось понятие «добровольного» пленения, что отнюдь не способствовало полной реабилитации невинно пострадавших солдат и офицеров.
Указывая на имевшиеся «пробелы в советском законодательстве по вопросу о военнопленных», постановление поручало, в частности, Министру обороны СССР «рассмотреть вопрос о внесении в действующие уставы Советской Армии и Военно-морского Флота соответствующих дополнений, определяющих отношение советского воина к плену». Дельное поручение. Как же оно реализовано?
«Ничто, в том числе и угроза смерти, CP не должно заставить военнослужащего Вооруженных Сил СССР сдаться в плен»,- читаем в статье 3 Устава внутренней службы, утвержденного в 1975 году и действующего с некоторыми поправками по сей день. Комментарии, как говорится, излишни. Живуч, живуч стереотип ура-патриотизма! Он не считается даже с формулой Военной присяги, требующей «до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Советскому правительству».
Чувствуете разницу? Ведь оставаться преданным; то есть не изменять Родине, можно и вневоле.
Сегодня, теперь уже через столько лет после издания кровавого сталинского приказа, положение все же немного стало меняться к лучшему. Первым подтверждением тому стало объявление приказом министра обороны Женевских конвенций о защите жертв войны от 12 августа 1949 года и Дополнительных протоколов к ним. Среди этого пакета документов объявлена и конвенция об обращении с военнопленными. Отныне все эти акты будут изучаться и, надо полагать, выполняться.
Впрочем, одно ознакомление с ними способно, мне кажется, многое изменить в нашем отношении к больному вопросу. Не потому ли так долго ждали эти документы официального своего представления в военных кругах? Да и состоявшаяся тогда презентация не слишком афишировалась в обществе. Люди просто не понимали, как же им вести боевые действия, если и того нельзя делать, и того. Нельзя, например, размещать военные объекты в густонаселенных районах. Нельзя спрятать танк за памятник старины. Нельзя допросить пленного «с пристрастием».
Да, борьбу со стереотипами мышления нам только еще предстоит вести. Что же касается непосредственно предмета нашего разговора, то в конвенции об обращении с военнопленными есть и такое положение (ст. 17):
«Каждый военнопленный, при его допросе, обязан сообщить только свою фамилию, имя и звание, дату рождения и личный номер или, за неимением такового, другую равноценную информацию».
Слава Богу! Выходит, и наш солдат может разговаривать с пленившим его. Может, оказывается, и живым угодить к неприятелю, и отнюдь не в беспамятстве. Оставалось только дождаться, чтобы приведенные строки перекочевали в наш собственный воинский устав, стали обязанностью военнослужащего.
Тогда в уже опубликованном проекте Закона о статусе военнослужащих им предписано было одно: защищать Отечество, соблюдать законы, выполнять приказы. И никаких леденящих душу подробностей об угрозе смертью. Да и зачем это расписывать в обязанностях, когда есть уголовный закон, а в нем определена ответственность и за неисполнение приказа, и за самовольное оставление поля сражения, и за добровольную сдачу в плен по трусости или малодушию. Следовательно, коль будут факты, что человек сам пошел к врагам и сдался, и состоится суд, он-то и отмерит меру общественного презрения к этому человеку. А пока ничего этого нет, каждый военнопленный остается, должен оставаться в глазах нормальных людей верным сыном своего Отечества. Или мы о презумпции невиновности вспоминаем лишь для красного словца?
По весне в 1991 году США встречали своих солдат, возвращавшихся из иракского плена. На военно-воздушной базе Эндрюс под Вашингтоном, той самой, где встречают почетных гостей, их приветствовал министр обороны, здесь же их ждали родные и близкие со всей страны. Старший из прибывших по воинскому званию полковник Д. Эберли доложил, что поведение в плену всех леди и джентльменов не вызывало никаких вопросов: «Их чувство чести к долгу и стране было безупречным». А потом был госпиталь и были новые чествования — уже в родных гарнизонах и городах.
Присутствовавший там, на авиабазе, корреспонденты «Известий» тогда написали, что, глядя на это торжество, на человека на носилках в военной форме, салютующего государственному флагу, почувствовал горечь от того, что не наши встречают так. И не наших.
Будем надеяться, что такое станет возможным и у нас. Хотя, конечно, лучше без войны. И без плена.
