Черномырдин — из породы хладнокровных. И — осторожных.
Голодное детство, их же было пятеро, ребятишек. Витька — предпоследний, но он, почему-то, всегда считался средним, как Александр. А Николай — старший, самый сознательный.
С едой в их деревне всегда было скудно. Особенно с хлебом. Дети завтракали по очереди; когда еды было совсем мало, ее прежде всего отдавали девочкам, сестрам, иначе они такой вой поднимали — хоть святых выноси! Ну а мальчики — уже потом. Если, вдруг, что-нибудь останется.
В такие паскудные дни Витьке и братьям выдавался маленький кусочек древесного угля. Он был как бы вместо хлеба. Уголь сосали, как конфетку.
Отец, Степан Маркович, честно предупреждал: если правильно сосать уголь, на копейку, и густо мешать его со слюной, тогда не отравишься и голод покажется не таким отвратительным.
После войны так всех и поднимали: уголь и лебеда… Ну и что из того, что Оренбург — житница? весь хлеб забирали в Москву. Раньше, до революции, провинция обожала Москву. Сейчас — ненавидела: как повелось в Гражданскую, так и ведется, весь хлеб забирают в Москву!
Витька брезгливо, двумя пальцами, брал кусочек угля, надкусывал… и до смерти завидовал девчонкам, своим сестрам: все съели, канальи, даже крошки не оставили. Сашка и Николай — хорохорятся и всем своим видом показывают, что хлеб им — не нужен, они и так сыты по горло. Улица завсегда их прокормит, потому что — уважает. А Витька — он вредный, он все время за справедливость, а какая может быть справедливость в их совершенно не справедливой деревне, где работают все одинаково, это же деревня, а живут по-разному, особенно — звеньевые и председатель? Их-то дети, небось, уголь не жрут!
Витька мстил сестрам, как мог. Он все время старался их ущипнуть. Ну а если совсем уж повезет — то и стукнуть, конечно, улучить момент — и стукнуть. Этот маленький хомячок, хитрый и запасливый, мгновенно превращался в морскую свинку — совершенно разъяренную. Витьку ловили за руку и ставили в угол. Он тут же — пламенно — складывал на груди свои ручки, просил прощения и давал «слово мужчины», что обижать Наташку и Катю он никогда больше не будет. Братья смеялись, потому что знали, как только родители выйдут из дома, Витька снова бросится на девчонок с кулаками: они едят его хлеб!
…Несбыточный сон. Он — премьер-министр!
Несбыточный сон…
Если бы девочки, Наташа и Катя, могли бы Витьке ответить, он бы призадумался, конечно, — встречая отпор, Витька тут же отходил в сторону.
В этом была его главная хитрость. Он никогда не лез на рожон, Боже упаси! То и дело крутил головой по сторонам: зорко выглядывал любую для себя опасность, хоть бы и маленькую; не опасная опасность — все равно опасность…
…Несбыточный сон, Господи! Всю свою жизнь Виктор Степанович приносил себя в жертву дуракам. У него никогда не было высоких планов, он никуда и не стремился, — Черномырдин знает свое место, кусочек угля пробкой застрял у него в горле. Он с ним, этот уголь, их «районные будни» навсегда. У Черномырдина нет опасной страсти к победам, ибо ни что не развращает так человека, как постоянные победы. Он приучил себя к мысли, что водить полки и разыгрывать битвы — совсем не его дело. Но если поручить Виктору Степановичу распутать какой-нибудь насмерть запутанный узел, то он — это сделает. Обязательно сделает. Умрет, но сделает. Будет пыхтеть и материться, вольет в себя бутылку водки, но узел — распутает!
Советская власть покровительствует деревне и почти силком тащит сельских ребятишек на учебу. Кого-то в СССР даже в Москву посылают, в Ленинград, но Москва и Ленинград — точно не для Витька Черномырдина, хренушки!
ПТУ. Его дорога — быть слесарем. В Орске. И он действительно становится слесарем, идет на завод. Потом, через год (работать-то некому), Витька назначат «старшим по насосам».
Только в 62-ом, когда ему уже 24 года, Черномырдин сдает экзамены. Но куда? В Куйбышевский политех, где он станет (и не без труда, конечно) технологом.
Смекалистый мальчик. Средний, но смекалистый…
…Несбыточный сон. Председатель правительства! Да как же это так, Матерь Божия… — Виктор Степанович развалился в кресле и тупо, почти не мигая, смотрел в одну сторону.
Куда-то вниз. На свои носки…
Главное сейчас — не утратить реальную меру возможного. И — подавить высокомерие!
Он авторитарен. На совещаниях грудью упирается в любую критику. Спорить с собой не дает: «Я умею говорить со всеми, но этим инструментом я стараюсь не пользоваться!» И еще: «Меня всю жизнь хотят задвинуть. Только задвигал таких еще нет!»
Со временем он обрел масштаб и даже говорить чуть-чуть научился, хотя речь, тем более — в запале, давалась Виктору Степановичу с колоссальным трудом, через «не могу»: про себя, он только тем и занимался, что переводил свою речь с родного, матерного, на русский. Перевести сходу — не удавалось, отсюда все его великие «черномырдинки»: «Я сейчас ничего говорить не стану, а то я опять что-нибудь скажу!»
Даже программу «Время» Виктору Степановичу посмотреть некогда: жаль терять свое время. Он не приучен читать книги, ходить в театры или слушать музыку. Получив должность или какое-то задание, Черномырдин тут же, бесповоротно, связывал себя с этой должностью и с этим заданием. На всю жизнь! Всесокрушающая сила его трусости проявлялась хотя бы в том, что сам он — никуда не стремился. Одинокие люди всегда работают за двоих. А то и — за четверых. Они все (и за всех) делают своими руками. Даже возглавив тюменский главк, самый крупный в стране, Черномырдин, так казалось, работал в этом главке один за всех. Но потом, довольно быстро, появлялись другая должность, другая работа, совершенно новая, и он, не успев, как следует, отдохнуть, сразу, с ходу, вгрызался в иные газовые пласты…
…Там, в деревне, Степан Маркович объяснял детям, что их фамилия, «Черномырдин», состоит из двух слов. «Мырда» — это морда. Иными словами, лицо темноволосого («черный») и злого человека.
Шафранник, молодой коллега Виктора Степановича, так пошутил, гад, над его фамилией, что эта шуточка — сразу приклеилась. На всю жизнь.
Германия, Бонн. Май 1992-го. Тяжелейшие переговоры с Колем, канцлером Германии. Договориться не удалось и Черномырдин (он всегда сердился, когда его не понимали) воскликнул в «ближнем кругу»:
– Коль по-русски — это кол! Дубина!
Канцлер был рядом. Здесь же, на лужайке. Ему украдкой переводили все, о чем говорил Черномырдин, слово в слово.
Коль обиделся. Но разговор-то дружеский, за «Моэт Шандон», на лужайке!
– Жаль, Виктор, — заметил Коль, — что фамилия «Черномырдин» на немецкий язык не переводится…
– Как это не переводится? — икнул Шафранник, уже от души «угостившийся».
– Шварцмордыхай… — как же не переводится?!..
…Виктор Степанович с удивлением… именно удивлением… разглядывал сейчас свои ботинки. Они у него — старые-старые, с Тюмени.
Газовиков не плохо снабжали, прежде всего — продукты, куртки и обувь. Виктор Степанович — это привычка такая — носил вещи до дыр. До полного износа! Жена, Валентина Федоровна Черномырдина, боролась с Виктором Степановичем как могла, но разве он кого когда слушал?
Странно, — он лет десять, наверное, носил эти ботинки, но только сейчас, сегодня, став премьер-министром (первый день в его жизни, когда он не знает, что ему делать, когда все у него буквально валится из рук) заметил, что ботинки у него — совершенно идиотские. Как у клоуна в цирке. — Что за день сегодня? Даже посоветоваться не с кем! Там, на съезде, все произошло так быстро (Скоков набрал на 16 голосов больше, чем Черномырдин, и бросился к Ельцину: «Раз я набрал больше всего голосов, то и прав на пост премьера у меня больше всех!»), но Ельцин ему отказал: «Черномырдин работает в правительстве Гайдара. Он изнутри присмотрелся к людям и сможет обеспечить максимально мягкую кадровую смену одного состава правительства другим».
Выбрав Виктора Степановича, Президент обратился к Гайдару:
– Я решил рекомендовать Черномырдина. Прошу вас снять свою кандидатуру.
Гайдар уперся:
– Борис Николаевич! К сожалению не могу этого сделать. Я совершенно не убежден, что Черномырдин сможет удержаться на пути последовательного развития экономической реформы. Хотя если выбирать между Юрием Владимировичем Скоковым и Виктором Степановичем, последний — лучше.
Ельцин тяжело молчал. Он не привык получать отказы. Тем более от своих!
– Еще раз говорю, что готов поддержать назначение Черномырдина, но снять с вас бремя выбора — не могу… — бормотал Гайдар.
Предательство? Почти!
Ельцин вышел на трибуну:
– Уважаемые депутаты! В отношении Скокова, Юрия Владимировича. Здесь соображения таковы. Он возглавляет сейчас очень ответственный участок работы, является секретарем совета безопасности, становление которого — только идет, значит ему надо остаться и по-прежнему возглавлять этот участок.
– Это ж вы его выдвигали! — заорал из зала депутат Павлов. — Зачем тогда выдвигать?! — но Ельцин не дал ему говорить:
– Мое предложение: на пост Председателя Совета министров я предлагаю кандидатуру Черномырдина, Виктора Степановича!
835 депутатов! За Черномырдина! Против — 31!
Это ли не победа?
Черномырдин был как в лихорадке:
– Уважаемые депутаты! Я от всей души вас всех благодарю… за… за то доверие… которое мне оказано. Я не дурак и представляю время, в которое мы с вами живем. И время, которое… которое… мы переживаем. Я за то правительство, которое сумело бы вывести нашу страну из прорыва. Должен сказать, что я за реформу, но без обнищания нашего народа. Я за то правительство, которое… которое… сумеет это сделать… вместе с нашим народом, вместе с Президентом и… и… съездом!
Голос срывался. Сегодня он — премьер. Завтра, если с Ельциным, не дай Бог (точнее — дай-то Бог), что-нибудь случится… а с таким пассажиром, как Ельцин, в любой момент может что угодно случиться… вся власть в государстве мгновенно переходит к нему, к Черномырдину.
Ничего себе! Сначала Витька как-то не заметно (сам не заметил) стал Виктором Степановичем, а Виктор Степанович сейчас как-то… вдруг… стал премьер-министром.
И, возможно, будущим Президентом.
Вот это загогулина…
Подозрительный! После войны люди в русских деревнях были очень злые. Его Черный Отрог — не исключение. Радость от победы быстро прошла. (Любая радость в России проходит очень быстро.) Витька не хотел, чтобы мама рожала бы новых сестер и братьев. Зачем они нужны, если самим есть нечего? Он всегда с недоверием поглядывал на ее животик. Марфа Петровна была добрая женщина, из мормонов; она очень любила отца и на других мужчин никогда не смотрела, рожала детей на одном дыхании, с легким сердцем: Бог не оставит
А вот Витька знал, что Бог их семье ни за что не поможет. Им даже колхоз не поможет. И Сталин — тоже не поможет. Он — злой. Все время усмехается. На всех парадных портретах, Сталин в самом деле чуть-чуть усмехался: в усы. Если Сталин — Бог, почему он тогда усмехается? Разве Бог может смеяться? Над кем?!
Мама часто говорила детям о Боге, говорила, что Бог учит всех доброте, а Витька хмурился: — уголь жрать, это как? Может ему Сталин мешает? Богу?..
Витька был уверен, что его все обманывают. Колхоз, Бог и Сталин, — все! Больше всех — Бог, от которого весь народ ждет «манну небесную».
Это были любимые слова Степана Марковича: «И да пошлет нам Господь манну небесную!»
– Как это? — не понимал Витька. — Всех кормить? Весь колхоз, что ли?
Нет, он надеялся только на себя.
На кого же еще?
Когда явился Гайдар, перед Виктором Степановичем стояла одна-единственная задача: уцелеть. Свой среди своих и свой среди чужих… — он же везде свой. Со всеми! Даже с Гайдаром. И по-другому — нельзя, посадят, точно посадят, Ельцин его не защитит, ведь Черномырдин — самый крупный частный акционер «Газпрома». Только об этом, слава Богу, знает только один Баранников. А Коржаков — не знает, упустил.
Что ж: Баранников — это не страшно, он куплен с потрохами. Время сейчас — примитивное. И стремится к еще большему упрощению. Ельцин — он как двухкопеечная монета. А в пригоршне, чтобы эта — двухкопеечная — монетка, не дай Господь, не потерялась бы, должны быть только такие же монеты — двухкопеечные.
Предатель по натуре, Виктор Степанович сдрейфил как мальчик, когда Чубайс решил «раздербанить «Газпром». Его спасали другие, «Газпром», а Черномырдин, скрутившись — от страха — в комочек, тихо пережидал в уголке. Он боялся за себя самого. И за своего сына, Виталия, у которого сейчас столько бизнесов, то есть — заводов, что и сам Ротшильд, пожалуй, позавидует! Черномырдин потому так сладостно прилепился к Ельцину, что он, пресмыкающийся льстец, ужасно (до дрожи по ночам) боится сейчас за себя самого. И за свою семью. Станешь льстецом! Тот, кто умеет так ловко, как Виктор Степанович, скрывать себя самого, свои деньги, тот проведет даже самого искушенного человека.
Искусство быть начальником — это искусство все время оставаться загадкой. Черномырдин, мгновенно отмечавший перемену ветра (он всю жизнь признает только одну партию — ту, что сильнее, партию большинства), никому не позволит заглянуть себе в глаза.
Попробуйте! Ускользнет. — Черномырдин все делает чужими руками. Он мастер работать чужими руками. Свой среди своих и свой среди чужих, совсем-совсем чужих, новых… — надо-то всего-ничего, просто показать всем (особенно — Президенту и младореформаторам, что он — гений говна, хозяйственник, всего лишь хозяйственник, его призвание — копаться в грязи, ничего больше, ко всему другому, то есть к политике, тем более — международной, он не способен…
Парень с нашего двора. В кепке и безрукавке. Его все знают, к нему привыкли. Только никто не знает, как его зовут, этого парня, которого все знают и кто он такой на самом деле.
…Виктор Степанович сидел в кресле, смотрел в одну точку и видел себя чуть-чуть Наполеоном, чуть-чуть Косыгиным, чуть-чуть — князем Пожарским..
А еще, он видел себя Иосифом Сталиным.
Вот кто был реформатор!
Если бы Косыгин был жив, как бы он жалел, — да? — что проморгал, по старости, Виктора Степановича! В 75-ом он был в Оренбурге, у него на заводе. И — никак не отметил Черномырдина. Даже не попрощался. Молча уехал и — все!
А может быть, Виктор Степанович — один из тех редких людей, у которых «над поверхностью скрыта такая глубина, что они остаются непроницаемыми для своей эпохи и могут быть поняты только впоследствии?»
Таким человеком был великий Расплетин. Таким человеком был министр тяжелых машин Сергей Александрович Афанасьев, — уже сколько лет прошло, а мы (мы все) так и не охватили взглядом те заводы, те комбинаты, которые построил этот принципиальный, немногословный человек. А Макеев? Тот самый, недосягаемый! — Мало кто знает, что в 1965-ом, осенью, Члены Политбюро были готовы, по предложению Устинова, отправить Сергея Павловича Королёва на пенсию. Более того: выгнать из «Энергии».
Разве он, Королев, сможет нормально работать после отставки? С его-то характером? — Срыв лунной программы. С Луной, американцы навсегда обогнали Советский Союз.
Глупо думать, что за этот позор никто не ответит.
Устинов хотел, чтобы Королёва сменил бы Виктор Макеев. Но Макеев, выполнявший немыслимую — по своей сложности — задачу, поставленную, кстати, тем же Устиновым, догнать и перегнать Америку в подводном ракетостроении (по лодкам они молниеносно вырвались вперед), — Макеев был так перегружен работой, что Устинов, даже Устинов, величайший авторитет для всех генеральных конструкторов, не смог убедить Макеева бросить «подводный старт» и поработать «на земле», в «Энергии».
Если Макеев связывал себя с каким-то делом, то — уже до веку. Как, кстати, и Черномырдин, только Черномырдину до них… — Афанасьев, Расплетин, Макеев… — величайших ракетчиков XX века, людей, которые за короткий срок, за 15 лет, изменили весь мир, Черномырдину до них — как стрекозе до Луны.
Вся жизнь Черномырдина, это, на самом деле, неслыханный выигрыш. Даже в ЦК КПСС, где он несколько лет работал инструктором, Виктор Степанович считался глубоким провинциалом.
В промышленных отделах ЦК всегда были люди «из глубинки», потому что настоящая промышленность, наиболее тяжелая, опасная, испокон веков, с петровских времен, размещалась подальше от Москвы и Ленинграда. Но даже здесь, среди своих, среди «деревенщины», Черномырдин был какой-то особенный. Зимой и летом он ходил в галошах, в старомодном пальто (пальто и куртка, похожая на ватник, — другой одежды у него не было), в шапке из старого кролика.
Там, в Черном Отроге, в его деревне, Витьке казалось, что между ним и ребятишками есть какая-то обидная дистанция; у него — все как у всех, Черномырдины — дружная семья, но он в этой семье как сирота и с ребятами в деревне он тоже как сирота. Одинокий! Он всегда — сам по себе. И всегда одинокий. Отец, мать, братья и сестры — одинокий. Жена, два сына, внуки и внучки — все равно одинокий. В минуту неудачи, Виктор Степанович с холодным сердцем предаст любого, но в этом спокойствии крови — главная особенность Черномырдина. Этот грозный сфинкс, у которого на каждом совещании, только одно — как бы окаменевшее — выражение лица, постоянно предъявляет все новые и новые доказательства своей ловкости.
Ты поди-разберись, что у него на уме! Виктор Степанович знает, что у него — хриплый голос и слабая речь; зажигать массы на митингах — не его дело. Он силен разве что в своем кабинете, за работой. Главное — за закрытой дверью. Ему бы — подальше от людей. Люди — это не про него. Если бы Ельцин сейчас, в эти кошмарные дни, пришел бы к Юрию Маслюкову (а в запасе есть еще Вольский, Ишаев, Примаков… Лужков, наконец…), так вот: если бы Ельцин пришел бы к Маслюкову и сказал: «Юрий Дмитриевич! Я к вам по поручению Родины. Нам нужен премьер-министр!», то Маслюков бы, конечно, не отказался. Никто бы не отказался: Вольский, Ишаев, Примаков, Лужков…
Но Маслюков не скрывает своих — коммунистических — настроений и презирает Гайдара. А Виктор Степанович — бизнесмен. Его главная страсть — это интрига. Он зорко, как коршун, следит за ошибками других. Если бы он поставил бы перед собой цель стать Председателем правительства, это была бы — ясное дело — сумасшедшая затея. И — дерзкое злоупотребление доверчивостью Президента. Черномырдин знает, Ельцин не может иметь дело с теми, к кому у него отвращение. Черномырдин — может, он же бизнесмен: «Я готов пригласить в состав кабинета всех — и белых, и красных, и пестрых. Лишь бы у них были идеи. Но они на это только показывают язык и еще кое-что!»
Он сработается с каждым, кто ему нужен и каждый, кто ему нужен, будет озолочен. Коржаков получит в подарок роскошный мебельный гарнитур. Он же дачу строит, виллу на старость!
Разве вилла может быть без гарнитура?
Подождите не много, дамы и господа, дайте развернуться простому оренбургскому парню. Даром, что ли, он столько лет был в тени? В нем еще такие таланты откроются… особенно сейчас, когда в стране — социальный ураган… о! если раньше, когда его («всю жизнь», он ведь правду говорит) задвигали-задвигали, но так и не задвинули, то сегодня, сейчас, когда он — премьер-министр, к нему, к Витьку, который не заметно стал Виктором Степановичем, к нему, к Виктору Степановичу, который вдруг стал Председателем правительства, вообще никто не подойдет — черта с два: «Кто тут может меня заменить? Убью сразу… Извините»!
Черномырдин очень хочет быть главным. Если он — главный, значит его никто не обидит и никто не посадит.
В этом Черномырдин — сродни Ельцину. Но Ельцин — он же как танк. А Виктор Степанович — это полевая кухня. Он — за спинами. Точнее, за спиной, широкой спиной Президента.
Рано или поздно танк подобьют, он же — танк! Зато как ты обойдешься без полевой кухни.
«Я не из тех, кого можно руками», — усмехается Черномырдин.
Никто… никто, никто, никто… не понимает подлинный смысл этих слов: «Я не из тех, кого можно руками…»
Сегодня — премьер, завтра — Президент.
Главное, не тянуть!
Ну а общий язык он, конечно, найдет со всеми, ясное дело.
Столько дураков вокруг, — как же не найти с ними общий язык?..
…Если бы Черномырдин мог бы кувыркаться, он бы, конечно, сейчас кувыркался, если бы Черномырдин умел бы танцевать, он бы танцевал! Да хоть бы и с Петелиным!
Рядом с Виктором Степановичем все время, с утра до ночи (если надо, то и ночью) два верных помощника — Геннадий Петелин и Михаил Тринога. Настоящие ребята! Его, Черномырдина, школа: школа медвежьей непроницаемости.
Петелин и Тринога — чиновники на века. И тоже, кстати, провинциалы. Любого Ельцина пересидят. А — если карта ляжет, — то и Черномырдина!
Всех пересидят, всех; «техника молчания», искусство видеть людей насквозь, с необыкновенной готовностью доверять первому встречному свои «самые сокровенные» мысли и посмеиваться, со змеиной улыбкой, над теми… простофилями… кто и впрямь думает, что они, эти аппаратные «черномырды», в самом деле так доверчивы, — у Виктора Степановича есть чему поучиться.
А у кого учиться, если не Черномырдина? У Шумейко, что ли? У Шохина? Или у Козырева?
Впрочем, у Козырева есть чему поучиться…
К Виктору Степановичу не заметно приблизился Петелин.
– Может, на дачу?
– А? — очнулся он.
– Пора бы домой, Виктор Степанович. Отдохнуть.
Черномырдин улыбнулся:
– Ты видел, каким был этот птенец?
– Гайдар?
– Пляжный мальчик.
– Ничего удивительного, Виктор Степанович, — пожал плечами Петелин. — Потерпевший крушение авантюрист.
Только нам еще, — усмехнулся он, — с этими… пляжными… еще работать придется.
– Позвони Людмиле.
– Людмиле… Георгиевне? — догадался Петелин.
– Я бы приехал.
– Ах ты… ну да!
– Песни попоем, — объяснил Черномырдин. — Тальянку возьми.
Подошел Тринога, все это время мирно сидевший на диване у входа.
– Поиграете, Виктор Степанович? — обрадовался он.
– Ты че улыбишься? — нахмурился Черномырдин. — Дача у Люды маленькая. Ты со своими усами не помещаешься…
Почему весь мир хвалит Сталина за индустриализацию России, но никто не порицает его за ГУЛАГ?
Если Ельцин, проливший уже столько крови, сотрет коммунистов и Ленина, его тоже никто не ударит за кровь?
Как же здорово, черт возьми, как удобно: главное — не быть Маслюковым, — все!
И — прокатит…
Год назад Черномырдин сердечно подружился с Людмилой Георгиевной Зыкиной. «Оренбургский пуховый платок»… — в Оренбурге все любили Зыкину, весь край.
Волшебная женщина! Ее голос, который разливается, как Волга, ее звонкая душа, которая притягивает к себе всех, кто действительно любит и знает Россию, ее хлебосольность и умение согреть, спасти и согреть одиноких людей (и не важно, какие они: умные, глупые…) притягивали сюда, в этот огромный дом на Котельнической набережной, сотни людей.
Куда же ехать еще, когда на душе так сладко и такой раздрай, если не к Зыкиной?
Вернулся Петелин:
– Людмила Георгиевна ждет и уже накрывает стол.
– Миша, ступай в «кагэбешный». Арбуз, виски, ну и ветчины разной, рыбу, пива возьми… — а ты… слышишь, Жора? — вернул Черномырдин суетившегося Петелина, — скажи, что стол Виктор Степанович привезет сегодня с собой, потому как он — именинник…
«Кагэбешный» — это большой гастроном на Лубянке. Там, как и в ГУМе, была специальная секция, где семьям чиновников выдавали деликатесы. Разумеется, по дешевке!
Виктор Степанович опять уставился на свои ботинки. Что за день сегодня? Он всю жизнь, всегда, готов ко всему, вот просто… ко всему, но он, как оказалось, совершенно не готов к тому, чтобы быть премьер-министром.
