Капитализм правит миром. За самыми незначительными исключениями, весь земной шар теперь организует экономическое производство таким же образом: труд является добровольным (наемным — прим.), капитал в основном находится в частных руках, а производство координируется децентрализованным образом и мотивируется прибылью.
Нет никакого исторического прецедента для этого триумфа. В прошлом капитализм — будь то в Месопотамии в VI веке до нашей эры, Римской Империи, итальянских городах-государствах в Средние века или в Нидерландах в начале нового времени — должен был сосуществовать с другими способами организации производства. Эти альтернативы включали охоту и собирательство, мелкое земледелие свободных крестьян, крепостное право и рабство. Даже совсем недавно, 100 лет назад, когда первая форма глобализированного капитализма возникла с появлением крупномасштабного промышленного производства и глобальной торговли, многие из этих других способов производства все еще существовали. Затем, после Русской революции 1917 года, капитализм разделил мир с коммунизмом, который царил в странах, где вместе проживало около трети населения Земли. Однако теперь капитализм является единственным оставшимся способом производства.
Все чаще на Западе комментаторы называют нынешний порядок «поздним капитализмом», как будто экономическая система находится на грани исчезновения. Другие предполагают, что капитализм столкнулся с возрожденной угрозой со стороны социализма. Но неотвратимая истина заключается в том, что капитализм здесь надолго и у него нет конкурентов. Общества во всем мире приняли дух соперничества и стяжательства, прочно укоренившийся в капитализме, без которого доходы снижаются, а технологический прогресс замедляется. Вместо этого настоящая битва происходит внутри капитализма, между двумя моделями, которые выступают друг против друга.
Часто в человеческой истории за торжеством одной системы или религии вскоре следует раскол между различными вариантами этой системы или религии. После того как христианство распространилось по Средиземноморью и Ближнему Востоку, его стали раздирать ожесточенные идеологические споры, которые в конечном итоге привели к первой большой трещине в религии между Восточной и Западной церквями. Так же и с исламом, который после своей головокружительной экспансии стремительно разделился на шиитскую и суннитскую ветви. А коммунизм, соперник капитализма в ХХ веке, недолго оставался монолитом, распадаясь на Советскую и Китайскую (маоистскую) версии. В этом отношении капитализм ничем не отличается: сейчас господствуют две модели, различающиеся по своим политическим, экономическим и социальным аспектам.
В Штатах Западной Европы и Северной Америки, а также в ряде других стран, таких как Индия, Индонезия и Япония, господствует либеральная меритократическая форма капитализма: система, которая концентрирует подавляющее большинство производства в частном секторе, якобы позволяет талантам расти и пытается гарантировать возможности для всех с помощью таких мер, как бесплатное обучение и налоги на наследство. (Меритократия — принцип управления, согласно которому руководящие посты должны занимать наиболее способные люди, независимо от их социального происхождения и финансового достатка. — Прим.). Наряду с этой системой существует государственная политическая модель капитализма, примером которой является Китай, но она также проявляется и в других частях Азии (Мьянма, Сингапур, Вьетнам) и в Африке (Алжир, Эфиопия, Руанда). Эта система обеспечивает высокий экономический рост и ограничивает индивидуальные политические и гражданские права.
Эти два типа капитализма — с Соединенными Штатами и Китаем соответственно в качестве их ведущих примеров — неизменно конкурируют друг с другом, потому что они так тесно переплетены. Азия, Западная Европа и Северная Америка, которые вместе являются домом для 70 процентов населения мира и 80 процентов его экономического производства, находятся в постоянном контакте через торговлю, инвестиции, перемещение людей, передачу технологий и обмен идеями. Эти связи и столкновения породили конкуренцию между Западом и отдельными частями Азии, которая усиливается из-за различий в их соответствующих моделях капитализма. И именно эта конкуренция — а не конкуренция между капитализмом и какой-то альтернативной экономической системой — будет определять будущее мировой экономики.
В 1978 году почти 100 процентов экономической продукции Китая поступало из государственного сектора; сейчас эта цифра сократилась до менее чем 20 процентов. В современном Китае, как и в более традиционно капиталистических странах Запада, средства производства находятся в основном в частных руках, государство не навязывает компаниям решения о производстве и ценообразовании, а большинство рабочих являются наемными работниками. Китай оценивается как положительно капиталистический по всем трем пунктам.
Читайте также: Разрыв отношений СССР и Китая
Сейчас у капитализма нет соперников, но эти две модели предлагают существенно разные способы структурирования политической и экономической власти в обществе. Политический капитализм дает большую автономию политическим элитам, обещая высокие темпы роста простым людям. Экономический успех Китая подрывает утверждение Запада о том, что существует необходимая связь между капитализмом и либеральной демократией.
У капитализма нет соперников, но два его варианта предлагают существенно разные способы структурирования политической и экономической власти.
Либеральный капитализм имеет много преимуществ, наиболее важными из которых являются «демократия и верховенство закона». Эти две особенности являются достоинствами сами по себе, и обе они могут быть приписаны стимулированию более быстрого экономического развития путем поощрения инноваций и социальной мобильности. Однако эта система сталкивается с огромной проблемой: появление самосохраняющегося высшего класса в сочетании с растущим неравенством. В настоящее время это представляет собой самую серьезную угрозу долгосрочной жизнеспособности либерального капитализма.
В то же время правительство Китая и правительства других политических капиталистических государств должны постоянно генерировать экономический рост, чтобы узаконить свое правление, а это требование может становиться все труднее и труднее исполнять. Политические капиталистические государства должны также стараться ограничить коррупцию, которая присуща системе, и дополняющее коррупцию галопирующее неравенство. Проверкой их модели будет ее способность сдерживать растущий класс капиталистов, который часто раздражается против чрезмерной власти государственной бюрократии.
По мере того как другие части мира (особенно африканские страны) будут пытаться трансформировать свою экономику и дать толчок экономическому росту, напряженность между этими двумя моделями будет становиться все более острой. Соперничество между Китаем и Соединенными Штатами часто преподносится в геополитических терминах, но по своей сути оно похоже на перемалывание двух тектонических плит, трение которых определит, как будет развиваться капитализм в этом столетии.
Либеральный капитализм
Глобальное господство капитализма — это одно из двух эпохальных изменений, которые переживает мир. Другое — это восстановление баланса экономической мощи между Западом и Азией. Впервые после промышленной революции доходы в Азии приближаются к уровню доходов в Западной Европе и Северной Америке. В 1970 году Запад производил 56 процентов мирового ВВП, в то время, как Азия (включая Японию) — только 19 процентов. Сегодня, всего три поколения спустя, эти пропорции сместились до 37% и 43% — во многом благодаря ошеломляющему экономическому росту таких стран, как Китай и Индия.
Капитализм на Западе породил информационно-коммуникационные технологии, которые позволили создать новую волну глобализации в конце ХХ века, в период, когда Азия начала сокращать разрыв с “глобальным Севером». Изначально основанная на богатстве западных экономик, глобализация привела к перестройке умирающих структур и огромному экономическому росту во многих азиатских странах (в значительной мере за счет переноса в Азию финансовых потоков, производств и современных технологий Запала — прим.). Глобальное неравенство доходов значительно сократилось по сравнению с тем, что было в 1990-е годы, когда глобальный коэффициент Джини (мера распределения доходов, при которой ноль представляет собой совершенное равенство, а единица — совершенное неравенство) составлял 0,70; сегодня он составляет примерно 0,60. Он будет снижаться и дальше, поскольку доходы в Азии продолжают расти.
Хотя неравенство между странами уменьшилось, неравенство внутри стран — особенно на Западе — выросло. Коэффициент Джини в Соединенных Штатах вырос с 0,35 в 1979 году до примерно 0,45 сегодня. Этот рост неравенства внутри стран в значительной степени является результатом глобализации и ее последствий для более развитых экономик Запада: ослабление профсоюзов, бегство рабочих мест в обрабатывающей промышленности (преимущественно в Восточную Азию — прим.) и стагнация заработной платы.
Либеральный меритократический капитализм возник в последние 40 лет. Его лучше всего можно понять в сравнении с двумя другими вариантами: классическим капитализмом, который преобладал в XIX и начале XX веков, и социал-демократическим капитализмом, который определял государства всеобщего благосостояния в Западной Европе и Северной Америке со Второй мировой войны до начала 1980-х годов.
Хотя неравенство между странами уменьшилось, неравенство внутри стран выросло. В отличие от классического капитализма девятнадцатого века, когда богатство делалось за счет владения (собственностью — прим.), а не за счет труда, богатые люди в нынешней системе, как правило, богаты как капиталом, так и трудом — то есть они получают свой доход как от инвестиций, так и от работы. Они также склонны вступать в брак и создавать семьи с партнерами схожего образовательного и финансового происхождения, что социологи называют “ассортативным спариванием». В то время как люди, стоящие на вершине распределения доходов при классическом капитализме, часто были финансистами, сегодня многие из них — высокооплачиваемые менеджеры, веб-дизайнеры, врачи, инвестиционные банкиры и другие элитные профессионалы. Эти люди работают для того, чтобы получить свою большую зарплату, но будь то через наследство или через свои собственные сбережения, они также получают большой доход от своих финансовых активов.
В либеральном меритократическом капитализме общества более равноправны, чем они были на этапе классического капитализма, женщины и этнические меньшинства имеют больше возможностей для выхода на рынок труда, а социальные пособия и социальные трансферты (выплачиваемые из налогов) используются в попытке смягчить самые тяжелые последствия острой концентрации богатства и привилегий. (Трансферты — различные платежи, услуги или товары, перераспределяемые на федеральном уровне на безвозмездной основе. В данном случае имеются в виду различные социальные выплаты неимущим. — Прим). Либеральный меритократический капитализм унаследовал эти последние меры от своего прямого предшественника-Социал-демократического капитализма.
Эта модель была построена вокруг промышленного труда и характеризовалась сильным присутствием профсоюзов, которые играли огромную роль в сокращении неравенства. Социал-демократический капитализм господствовал в эпоху, когда в Соединенных Штатах были приняты такие меры, как Gi Bill (закон, принятый в 1944, согласно которому лицам, служившим в вооружённых силах во время Второй мировой войны, выделялись стипендии для получения образования и предоставлялись другие льготы — прим.) и Детройтский договор 1950 года (широкий, согласованный профсоюзами контракт для автопроизводителей), а во Франции и Германии наблюдался экономический бум, когда росли доходы. Рост был распределен довольно равномерно; население получило более широкий доступ к здравоохранению, жилью и недорогому образованию; и все больше семей смогли подняться по экономической лестнице. (Послевоенный экономический рост, или т.н. Эра Благоденствия, продолжался в странах Запада до начала 1970х гг, т.е. около 25 лет. В этот период росли промышленность, торговля и финансы, шла научно-техническая революция, в то время как влиятельные легальные профсоюзы и государство всеобщего благосостояния перераспределяли значительную часть средств в пользу беднейших слоев населения, развивая дешевое образование и медицину. Поэтому росло качество жизни всех слоев населения. — Прим.).
Но характер труда значительно изменился в условиях глобализации и либерального меритократического капитализма, особенно с ослаблением промышленного рабочего класса и ослаблением профсоюзов. С конца двадцатого века доля доходов от капитала в общем доходе растет — то есть все большая часть ВВП приходится на прибыль, получаемую крупными корпорациями и уже богатыми людьми. Эта тенденция стала довольно сильной в Соединенных Штатах, но она также была задокументирована в большинстве других стран, как развивающихся, так и развитых. Растущая доля дохода от капитала в общем доходе означает, что капитал и капиталисты становятся более важными, чем труд и рабочие, и поэтому они приобретают все большую экономическую и политическую власть. Это также означает увеличение неравенства, поскольку те, кто получает большую долю своего дохода от капитала, как правило, богаты.
Недомогание на Западе
В то время как нынешняя система породила более разнообразную элиту (с точки зрения как пола, так и расы), установка либерального капитализма имеет следствием одновременно углубление неравенства и сокрытие этого неравенства за завесой заслуг. Более правдоподобно, чем их предшественники в Позолоченный век, самые богатые сегодня могут утверждать, что их положение проистекает из их добродетельной работы, скрывая преимущества, которые они получили от системы и от социальных тенденций, которые делают экономическую мобильность (имеется в виду «вертикальная мобильность» — возможность пробиться в верхние этажи системы — прим.) все более сложной. В последние 40 лет наблюдается рост высшего класса, который все больше изолируется от остального общества. В Соединенных Штатах первые десять процентов держателей богатства владеют более чем 90 процентами финансовых активов. Правящий класс высокообразован, многие его члены работают, и их доходы от этого труда, как правило, высоки. Они склонны считать, что заслуживают своего высокого положения.
Эти элиты вкладывают значительные средства как в свое потомство, так и в установление политического контроля. Инвестируя в образование своих детей, те, кто находится наверху, позволяют будущим поколениям своей семьи поддерживать высокий трудовой доход и элитный статус, который традиционно ассоциируется со знанием и образованием. Инвестируя в политическое влияние, в выборы, мозговые центры, университеты и так далее, — они гарантируют, что именно они определяют правила наследования, так что финансовый капитал легко передается следующему поколению. Оба фактора, действуя вместе (приобретенное образование и переданный капитал) ведут к воспроизводству господствующего класса.
Формирование прочного высшего класса невозможно, если этот класс не будет осуществлять политический контроль. В прошлом это происходило естественно; политический класс состоял в основном из богатых, и поэтому между политиками и остальными богатыми существовала определенная общность взглядов и общих интересов. Это уже не так: политики происходят из различных социальных классов и слоев общества, и многие из них имеют очень мало общего в социальном плане с богатыми. Президенты Билл Клинтон и Барак Обама в Соединенных Штатах и премьер-министры Маргарет Тэтчер и Джон Мейджор в Соединенном Королевстве — все они были выходцами из скромных семей, но вполне эффективно поддерживали интересы одного процента [богатейших людей].
В современной демократии богатые используют свои политические вклады и финансирование или прямое владение аналитическими центрами и средствами массовой информации для обеспечения той экономической политики, которая приносит им выгоду: более низкие налоги на высокие доходы, более высокий прирост капитала за счет снижения налогов на корпорации, меньшее количество нормативных актов (законодательно регулирующих деятельность корпораций — прим.) и т. д. Эта политика, в свою очередь, увеличивает вероятность того, что богатые останутся на вершине общества, и что именно они сформируют конечное звено в цепи, которая проходит от более высокой доли капитала в чистом доходе страны до создания эгоистичного высшего класса. Даже если бы высший класс не пытался кооптировать в свои ряды политиков, он все равно имел бы очень сильную позицию; когда же он тратит деньги на избирательные процессы и строит свои собственные институты гражданского общества, позиция высшего класса становится почти неприступной.
По мере того как элиты в либеральных меритократических капиталистических системах становятся все более замкнутыми и неприступными, остальная часть общества начинает возмущаться. Недовольство Запада глобализацией в значительной степени вызвано разрывом между небольшой элитой и массами, которые не видят особой выгоды от глобализации и считают глобальную торговлю и иммиграцию причиной своих бед. (Многих людей возмущает то, что правительство тратит их налоги на поддержку мигрантов, которые к тому же воспринимаются как конкуренты на рынке труда. Кроме того, множество людей может раздражать тот факт, что иностранные товары конкурируют с тем, что они производят, разрушая местные производства, как и то, что бизнесмены могут закрыть завод в любой западной стране и перенести его в Азию, наняв рабочих там. Все это происходит на фоне значительного роста прибылей верхушки общества, извлекающей несомненные выгоды из глобализации. Все вместе делает глобализацию капитализма фактором, который вызывает растущее негодование населения и приводит к поддержке правых популистов, противников миграции и сторонников протекционизма, таких как Дональд Трамп и Борис Джонсон — прим.).
Эта ситуация до жути напоминает то, что в 1970-х годах называлось «дезартикуляцией” обществ третьего мира, как это было в Бразилии, Нигерии и Турции. Их буржуазия была подключена к глобальной экономической системе, в то время как большая часть внутренних районов этих стран отставала в развитии. Сегодня, болезнь, которая должна была затронуть только развивающиеся страны, похоже, поразила глобальный Север.
Политический капитализм в Китае
В Азии глобализация не имеет такой репутации: согласно опросам общественного мнения, 91 процент жителей Вьетнама, например, считают, что глобализация — это сила добра. По иронии судьбы именно коммунизм в таких странах, как Китай и Вьетнам, заложил основу для их окончательной капиталистической трансформации.
Коммунистическая партия Китая пришла к власти в 1949 году, реализуя как национальную революцию (против иностранного господства), так и социальную революцию (против феодализма), что позволило ей смести все идеологии и обычаи, которые рассматривались как замедляющие экономическое развитие и создающие искусственные классовые разделения. (Гораздо менее радикальная борьба за независимость Индии, напротив, никогда не приводила к уничтожению кастовой системы в этой стране.) Эти две одновременные революции явились в долгосрочной перспективе предпосылкой для создания класса капиталистов из коренного населения, который будет двигать экономику вперед. Коммунистические революции в Китае и Вьетнаме сыграли функционально ту же роль, что и подъем буржуазии в Европе XIX века.
В Китае переход от квазифеодализма к капитализму происходил быстро, под контролем чрезвычайно могущественного государства. В Европе, где феодальные структуры медленно искоренялись на протяжении веков, государство играло гораздо менее важную роль в переходе к капитализму. Таким образом, учитывая эту историю, неудивительно, что капитализм в Китае, Вьетнаме и других странах региона так часто имел авторитарное преимущество.
Система политического капитализма имеет три определяющих признака.
Во-первых, государство управляется технократической бюрократией, которая обязана своей легитимностью экономическому росту. (Правительство никто не выбирал, но общество, или очень большая его часть, извлекает выгоды из роста экономики и по этой причине заинтересовано в поддержании статус-кво. Но здесь возникает и проблема. Согласно подсчетам китайских социологов, при ежегодном росте ВВП менее 6% в Китае возникает угроза революции — прим).
Во-вторых, хотя у государства есть законы, они применяются произвольно, во многом в интересах элит, которые могут отказаться от применения закона, когда это неудобно, или применить его со всей силой, чтобы наказать оппонентов.
Произвол государства в этих обществах питается третьей определяющей чертой политического капитализма — необходимой автономией государства. Для того чтобы государство могло действовать решительно, оно должно быть свободным от правовых ограничений.
Соединение первого и второго принципов — всевластия технократической бюрократией и свободного применения закона — порождает коррупцию, которая является неотъемлемой частью устройства политической капиталистической системы, а не аномалией.
Со времени окончания Холодной войны эти характеристики способствовали ускорению роста якобы «коммунистических» (а на самом деле капиталистических — прим.) стран Азии. За 27-летний период, закончившийся в 2017 году, темпы роста ВВП Китая составили в среднем около восьми процентов год, а Вьетнама — около шести процентов, по сравнению с двумя процентами в Соединенных Штатах.
Оборотной стороной астрономического роста экономики Китая было увеличение неравенства. С 1985 по 2010 годы коэффициент Джини в стране подскочил с 0,30 до примерно 0,50, став выше, чем в Соединенных Штатах, и ближе к уровням, обнаруженным в Латинской Америке. Неравенство в Китае резко возросло как в сельских, так и в городских районах, и еще больше оно возросло в стране в целом из-за растущего разрыва между этими районами. Это растущее неравенство проявляется во множестве разрывов — между богатыми и бедными провинциями, между высококвалифицированными рабочими и низкоквалифицированными рабочими, между мужчинами и женщинами, между частным сектором и государственным сектором.
Примечательно, что в Китае также возросла доля доходов от частного капитала, который, как представляется, сосредоточен там в такой же степени, как и в развитых рыночных экономиках Запада. В Китае сформировалась новая капиталистическая элита. В 1988 году квалифицированные и неквалифицированные промышленные рабочие, служащие и государственные чиновники получали 80% доходов. К 2013 году их доля сократилась почти вдвое, а доминирующими стали владельцы бизнеса (20%) и профессионалы (33%).
Примечательной чертой нового класса капиталистов в Китае является то, что он возник, так сказать, из почвы, поскольку почти четыре пятых его членов сообщают, что их отцы были либо фермерами, либо работниками физического труда. Такая межпоколенческая мобильность не вызывает удивления ввиду почти полного уничтожения класса капиталистов после победы коммунистов в 1949 году и затем снова во время Культурной революции в 1960-х годах. Но эта мобильность не может продолжаться и в будущем, когда, учитывая концентрацию собственности, растущие расходы на образование и важность семейных связей, передача богатства и власти между поколениями должна начать отражать те же явления, которые наблюдаются на Западе.
Однако по сравнению со своими западными аналогами этот новый капиталистический класс в Китае может быть скорее классом сам в себе, чем классом для себя. Многочисленные византийские формы собственности Китая, которые на местном и национальном уровнях размывают границы между государственным и частным, позволяют политической элите сдерживать власть новой капиталистической, экономической элиты.
На протяжении тысячелетий Китай был домом для сильных, достаточно централизованных государственных чиновных бюрократических аппаратов, которые всегда мешали торговому классу стать независимым центром власти. По мнению французского ученого Жака Герне, богатые купцы при династии Сун в XIII веке так и не смогли создать класс, обладающий собственным самосознанием, с общими интересами, потому что государство всегда было готово контролировать их власть. Хотя купцы продолжали процветать как отдельные личности (как это в значительной степени происходит в настоящее время в Китае с новыми капиталистами), они никогда не формировали целостный класс со своей собственной политической и экономической программой или с особыми интересами, которые активно защищались и пропагандировались ими. Этот сценарий, по мнению Гернета, заметно отличался от ситуации, сложившейся примерно в то же время в итальянских торговых республиках и Нидерландах. Эта модель обогащения капиталистов без осуществления политической власти, вероятно, сохранится и в Китае, и в других странах политического капитализма.
Столкновение систем
По мере того как Китай расширяет свою роль на международной арене, его форма капитализма неизменно вступает в конфликт с либеральным меритократическим капитализмом Запада. Политический капитализм может вытеснить западную модель либерального капитализма во многих странах мира.
Преимущество либерального капитализма заключается в его политической системе демократии. Это инструментальное преимущество. Требуя постоянных консультаций с населением, демократия обеспечивает корректировку экономических и социальных тенденций, которые могут нанести ущерб общему благу. Даже если решения людей иногда приводят к политике, которая снижает темпы экономического роста, увеличивает загрязнение окружающей среды или снижает ожидаемую продолжительность жизни, демократическое принятие решений должно в течение относительно ограниченного периода времени корректировать такие изменения.
Политический капитализм, со своей стороны, обещает гораздо более эффективное управление экономикой и более высокие темпы роста. Тот факт, что Китай был безусловно самой экономически успешной страной за последние полвека, дает ему возможность законно пытаться экспортировать свои экономические и политические институты. Он делает это наиболее заметным образом в рамках инициативы «Пояс и путь», амбициозного проекта, призванного связать несколько континентов с помощью улучшенной, финансируемой Китаем инфраструктуры. Эта инициатива представляет собой идеологический вызов тому, как Запад справляется с экономическим развитием во всем мире. В то время как Запад сосредоточен на создании институтов, Китай вкладывает деньги в строительство физических объектов. «Пояс и путь» свяжет страны-партнеры в рамках Китайской сферы влияния. Пекин даже планирует в будущем рассматривать инвестиционные споры под юрисдикцией созданного Китаем суда — довольно неожиданный поворот для страны, чей “век унижений” в девятнадцатом столетии был связан с ограничениями, введенными американцами и европейцами в Китае, отказывающимися подчиняться китайским законам.
(Многие экономисты сомневаются в более высокой экономической эффективности того, что автор называет политическим капитализмом. Высокий экономический рост в капиталистических Китае и Вьетнаме в последние 30 лет может объясняться наличием дешевой дисциплинированной рабочей силы, мигрирующей из села в города, массивным глобализационным переносом в эти регионы западных предприятий и технологий, и другими факторами. Кроме того, стремительный экономический рост, около 5 процентов в год, наблюдается в последние 20 лет и в Индии, которая скорее копирует западную модель либерального капитализма и обладает представительной демократией. Наконец, указывают на то, что Япония и Южная Корея, развивавшиеся высокими темпами после Второй мировой войны, используя модели, похожие на китайскую, и буквально восставшие из пепла, постепенно замедлили рост. В настоящее время ресурсы развития прежней модели китайской экономики исчерпываются. Большинство населения переселилось в города, стоимость рабочей силы растет. Массивные государственные инвестиции в экономику оказались в ряде случаев неэффективны и привели к появлению огромного долга государственных и смешанных компаний, равного 3-м ВВП. Темпы экономического роста в Китае сегодня замедляются. — прим.)
Многие страны могут приветствовать участие в Поясе и пути. Китайские инвестиции принесут им дороги, гавани, железные дороги и другую крайне необходимую инфраструктуру, причем без тех условий, которые часто сопровождают западные инвестиции. Китай не заинтересован в изменениях внутренней политике стран-получателей помощи; вместо этого он подчеркивает равенство в обращении со всеми странами. Этот подход многие официальные лица в небольших странах считают особенно привлекательным. Китай также стремится создать международные институты, такие как Азиатский Банк Инфраструктурных Инвестиций, следуя примеру Соединенных Штатов после Второй мировой войны, когда Вашингтон возглавил создание Всемирного банка и Международного Валютного Фонда.
У Пекина есть еще одна причина быть более активным на международной арене. Если Китай откажется рекламировать свои собственные институты, в то время как Запад продолжит продвигать ценности либерального капитализма в Китае, то большая часть китайского населения может решить, что западные институты для нее более привлекательны. Нынешние беспорядки в Гонконге не распространились больше нигде в Китае, но они действительно иллюстрируют реальное недовольство произвольным применением закона, недовольство, которое не может быть ограничено бывшей британской колонией. Вопиющая цензура интернета в КНР также глубоко непопулярна среди молодежи и образованных людей.
Проецируя преимущества своего политического капитализма за рубеж, Китай снизит привлекательность западной либеральной модели для своих собственных граждан. Его международная деятельность по существу является вопросом внутреннего выживания. Независимо от формальных или неформальных договоренностей Пекина с государствами, которые принимают политический капитализм, Китай обязан оказывать все большее влияние на международные институты, которые в последние два столетия были построены исключительно западными государствами, чтобы служить западным интересам.
Будущее капитализма
Джон Роулз, непревзойденный философ современного либерализма, утверждал, что хорошее общество должно отдавать абсолютный приоритет основным свободам над богатством и доходом. Однако опыт показывает, что многие люди готовы обменять демократические права на больший доход. Достаточно просто заметить, что внутри компаний производство обычно организовано самым иерархическим образом, а не самым демократичным. Рабочие не голосуют за продукты, которые они хотели бы производить, или за то, как они хотели бы их производить. Иерархия дает большую эффективность и более высокую заработную плату. «Техника создает границы демократии, — писал более полувека назад французский философ Жак Эллюль. — Там, где техника победит, демократия проиграет. Если бы у нас были инженеры, которые пользовались популярностью среди рабочих, они были бы невежественны в технике.» (Эта точка зрения не является доказанной кем-то, это лишь мнение части людей. Согласно другой оценке экономистов, кооперативы являются наиболее экономически эффективной формой производства — прим.) Та же аналогия может быть распространена и на общество в целом: демократические права могут быть добровольно отданы за более высокие доходы.
В сегодняшнем коммерциализированном и беспокойном мире граждане редко имеют время, знания или желание участвовать в гражданских делах, если только эти вопросы непосредственно не касаются их. Это говорит о том, что в Соединенных Штатах, одной из старейших демократий в мире, избрание президента, который во многих отношениях в американской системе обладает прерогативами короля, не считается достаточно важным, чтобы побудить более половины электората пойти на выборы. В этом отношении политический капитализм утверждает свое превосходство.
Проблема, однако, заключается в том, что для того, чтобы доказать свое превосходство и отразить либеральный вызов, политическому капитализму необходимо постоянно обеспечивать высокие темпы роста. Таким образом, хотя преимущества либерального капитализма естественны, поскольку они встроены в структуру системы, преимущества политического капитализма являются инструментальными: они должны постоянно демонстрироваться. Политический капитализм начинается с того, что ему приходится доказывать свое превосходство эмпирически.
Но политический капитализм также сталкивается с двумя другими проблемами. По сравнению с либеральным капитализмом политический капитализм имеет сильную тенденцию генерировать плохую политику и плохие социальные результаты, которые трудно обратить вспять, потому что у тех, кто находится у власти, нет стимула изменить курс. Кроме того, он может легко вызвать недовольство населения из-за своей системной коррупции в отсутствие четкого верховенства закона.
В отличие от либерального капитализма, политический капитализм должен постоянно находиться в напряжении.
Политический капитализм должен продавать себя на основе обеспечения лучшего управления обществом, более высоких темпов роста и более эффективного управления (включая отправление правосудия). В отличие от либерального капитализма, который может более спокойно относиться к временным проблемам, политический капитализм должен постоянно быть начеку. Это, однако, можно рассматривать как преимущество с точки зрения социального дарвинизма: из-за постоянного давления общества политический капитализм мог бы оттачивать свою способность управлять экономической сферой и продолжать из года в год поставлять больше товаров и услуг, чем его либеральный аналог. То, что на первый взгляд кажется недостатком, может оказаться преимуществом.
Но согласятся ли новые капиталисты Китая навсегда принять статус-кво, в котором их формальные права могут быть ограничены или отменены в любой момент и в котором они находятся под постоянной опекой государства? Или же, по мере того как они будут становиться сильнее и многочисленнее, они будут организовываться, влиять на государство и, наконец, захватывать его, как это произошло в Соединенных Штатах и Европе? Западный путь, очерченный Карлом Марксом, кажется, имеет железную логику: экономическая власть стремится освободиться и заботиться о своих собственных интересах или навязывать их. Но история почти 2000-летнего неравного партнерства между китайским государством и китайским бизнесом представляет собой серьезное препятствие для того, чтобы Китай пошел по тому же пути, что и Запад.
Ключевой вопрос заключается в том, придут ли китайские капиталисты к власти в государстве и будут ли они для этого использовать представительную демократию. В Соединенных Штатах и Европе капиталисты использовали это лекарство очень осторожно, вводя его в гомеопатических дозах по мере постепенного расширения франшизы и воздерживая от его применения всякий раз, когда возникала потенциальная угроза классам собственников (как в Великобритании после Французской революции, когда право голоса стало еще более жестко ограничено). (Франшиза — право на ведение бизнеса под другим брендом и с использованием бизнес-модели другой компании. Это возможность запустить бизнес «с нуля», но уже под известной вывеской и (или) с набором эффективных стандартов работы. — Прим.).
Китайская демократия, если она придет, скорее всего, будет напоминать демократию в остальном мире сегодня, в юридическом смысле, настаивая на введении принципа «один человек — один голос». Тем не менее, учитывая тяжесть истории, неустойчивый характер и все еще ограниченный размер имущих классов Китая, нет уверенности в том, что правление среднего класса может быть сохранено в Китае. Оно потерпело неудачу в первой половине XX века при Китайской республике (которая господствовала на большей части материка с 1912 по 1949 год).
Плутократическая конвергенция
Что ждет западные капиталистические общества в будущем? Ответ на этот вопрос зависит от того, сможет ли либеральный меритократический капитализм перейти к более продвинутой стадии, которую можно было бы назвать “народным капитализмом”, при котором доходы от обоих факторов производства — капитала и труда — распределялись бы более равномерно. Это потребует расширения реального владения капиталом далеко за пределы нынешних десяти процентов населения и обеспечения доступа к лучшим школам и наиболее высокооплачиваемым рабочим местам независимо от происхождения семьи.
Для достижения большего равенства страны должны разработать налоговые стимулы, поощряющие средний класс владеть большим количеством финансовых активов, ввести более высокие налоги на наследство для очень богатых, улучшить бесплатное государственное образование и организовать финансируемые государством избирательные кампании. Совокупный эффект этих мер будет заключаться в том, чтобы сделать более диффузным владение капиталом и важнейшими навыками в обществе. Народный капитализм был бы похож на социал-демократический капитализм в своей озабоченности неравенством, но он стремился бы к другому виду равенства; вместо того чтобы сосредоточиться на перераспределении доходов, эта модель будет стремиться к большему равенству активов, как финансовых, так и профессиональных. В отличие от Социал-демократического капитализма, он потребует лишь умеренной политики перераспределения (например, продовольственных талонов и жилищных льгот), поскольку уже достигнет более высокого уровня равенства.
Если либеральные меритократические капиталистические системы не смогут решить проблему растущего неравенства, они рискуют пойти по другому пути — не к социализму, а к сближению с политическим капитализмом. Экономическая элита на Западе станет более изолированной, обладая неограниченной властью над якобы демократическими обществами, во многом так же, как политическая элита в Китае господствует над этой страной.
Чем больше экономическая и политическая власть в либеральных капиталистических системах сливаются воедино, тем больше либеральный капитализм становится плутократическим, принимая некоторые черты политического капитализма. В этой последней модели политика является способом получения экономических выгод; в плутократическом — ранее либеральном меритократическом — капитализме экономическая власть победит политику. Конечная точка этих двух систем будет одна и та же: смыкание рядов привилегированного меньшинства и бесконечное воспроизводство этой элиты в будущем.
Читайте также: Как, используя сталинский опыт, китайское правительство проводило репрессии
